На совещание Миронов прибыл с опозданием. По дороге его перехватил командир роты Аржанцев и долго разъяснял, как лейтенант должен завтра проверять оружие. Миронов осторожно, на цыпочках, прошел через зал и, сев в последнем ряду, вынул блокнот. Он видел, что Шаронов недовольно поморщился, заметив его, осторожно пробирающегося по залу. Он даже сделал большую, чем обычно, паузу.

Он говорил:

– В каждом полку есть своя святыня – боевое знамя. Оно символ воинской чести, спаянного боевого коллектива. Это знамя развевалось на полях сражений, когда мы дрались с врагами нашей Родины. Пробитое пулями, опаленное пороховым дымом, оно вело бойцов вперед. В крепких, надежных руках советских воинов оно было светлой зарей для освобожденных народов. Если бы оно обладало даром слова, какую бы волнующую повесть поведало оно людям! Знамя полка, товарищи, – это великий, но молчаливый свидетель его боевого пути, зримый, но безгласный символ его боевых традиций, и за него полным голосом должна говорить написанная история полка. Эта славная история призвана вдохновлять каждого советского воина на битву с врагами. Я предлагаю, товарищи, поручить лейтенанту Миронову открыть страницу истории нашего полка стихотворением о боевом знамени полка.

Когда Миронов услыхал свою фамилию, он встал. Взгляды устремились на него. «Откуда он знает, что я пишу стихи?»

– Мы не торопим вас, товарищ Миронов. Дело, понятно, творческое, но желательно, чтобы к осени вы написали такое стихотворение. К тому времени, я надеюсь, уже будет собран весь материал. Сможете вы выполнить это задание?

– Постараюсь, товарищ батальонный комиссар.

Когда окончилось совещание, Шаронов подозвал Миронова к себе.

– По рекомендации Бурунова мы утвердили Рыкалова комсоргом батальона. Как он, по-вашему, достоин?

Миронов пожал плечами. Сообщение задело его самолюбие.

«Хозяйничают во взводе, делают все без меня, а теперь спрашивают для проформы».

– Человек-то он вроде ничего, но слабохарактерный…

Миронов застал Жигуленко не в духе. Евгений достал папиросу, но прежде, чем удалось ему прикурить, поломал много спичек, разбросав их по полу.

– Учишься, переносишь столько трудностей, гробишь лучшие, молодые годы. А результаты?.. Сунули тебе взвод – и только всего.

– Потерпи, роту получишь.

Жигуленко с усмешкой взглянул на Миронова, как бы говоря: «Ну что ты понимаешь в этом?»

Но Миронову хотелось отвлечь Евгения. И он шутя сказал:

– Помнишь, еще Суворов говорил: «Тот не солдат, кто не думает быть генералом…»

– Я не желал бы быть генералом, когда из меня посыплется песок… Десять лет командуй взводом, десять – ротой, десять – батальоном, десять – полком, десять – дивизией, пятью десять – пятьдесят… Да плюс мои двадцать прожитых – это будет семьдесят… В семьдесят лет – первый генеральский чин! – Жигуленко усмехнулся. – На что он мне тогда? Я хочу быть генералом хотя бы в тридцать…

– Будешь, будешь! Кто хочет, тот добьется, – сказал Миронов.

– Тьфу, черт возьми, совсем забыл… У меня сегодня взвод заступает в наряд, – спохватился Жигуленко. – Надо проверить, как подготовились.

По коридору прогрохотали и стихли его быстрые шаги.

Миронов остался один. Весь день он раздумывал, как ему поступить с бойцом Полагутой, который вступил в пререкания с командиром отделения Правдюком и этим нарушил дисциплину. Сначала Миронов хотел было наложить на Полагуту самое строгое взыскание. Но Полагута несколько дней ходил молчаливый, печальный. «Может, у него неприятности дома?.. А я, не поговорив с бойцом, хочу рубить сплеча… Нет, тут надо разобраться, приглядеться к человеку».