Ярхо перевел на него взгляд, но не ответил. И медленно поднялся. Он был выше Сармата на полголовы и куда мышечнее и шире. Пусть его мышцы – базальт и гранит.

– Как тебе Гурат-град? Великолепно, верно? – Сармат, наклонившись, обул сапоги из телячьей кожи, красные, с медными бляшками. И прошел глубже в чертог, у которого его дожидался Ярхо. Он был меньше того, где остались лежать драконьи чешуя и кости, – Сармат снова срастется с ними, когда придет время. – Кажется, он совсем не изменился с тех пор, как мы ездили туда с отцом. Нет, изменился, конечно, разросся… – Язык Сармата слегка заплетался. Глаза продолжали моргать на неожиданно ярком свету. – Были ханы, а стали князья… Но все равно это наш старый добрый Гурат.

Самый кровавый город. Город, построенный на телах.

Малый чертог был вырезан из темно-сливового минерала. Своды, куда ниже, чем в большинстве палат, подпирали колонны в виде извивающихся змей со сложенными на спине крыльями. Часть чешуи на них переливалась серебром, часть – платиной. В глазницах чернели ограненные обсидианы. Змеи распахивали пасти и выпускали раздвоенные гагатовые языки.

Змеи, крылатые или бескрылые, умели шипеть, но не владели человеческой речью. Сармат всегда был словоохотлив, и за дни, проведенные в драконьем теле, хотел наговориться всласть. Он хрустнул шеей и обвел малый чертог неизменно прищуренным, не то пугающим, не то задорным взглядом. В чертоге стоял принесенный каменными слугами стол, а на нем – еда. В пище не нуждался Ярхо, но не Сармат. Мужчина поднял кувшин, в котором плескалось темное тягучее вино: в Матерь-горе оно хранилось в привезенных бочках и пахло дымом и дубом. Сармат захотел плеснуть его в золотой кубок – он любил золото, как и красивые дорогие вещи, – но отвыкшая рука дрогнула, и вино разлилось по столу.

– Ты сжег деревню? – нехотя спросил Ярхо. Голос – скрежещущий, словно неживой.

Сармат вскинул подбородок и, с любопытством расправляя маленькие для него пальцы, почесал щетину на горле – у Ярхо ее и следа не было. Задумчиво переставил кубок, расположился на выкованном княжеском троне.

– Я похож на того, от кого можно откупиться серебром и зерном? – неровно улыбнувшись, спросил он. – Конечно, сжег. – Драконий нюх Сармата улавливал запахи зерна и серебра так же, как и мяса. – Но ты ведь не об этом, неболтливый братец? Да, я не просил добить выживших. И не попрошу, потому что это пустая трата времени и лучше направить твоих тяжеловесных людей на что-нибудь… более стоящее. Деревня в дюжину дворов – если кто там и выжил, то мелкая скотинка, забившаяся в амбар. – Он лениво взмахнул рукой в ожогах. – И это даже смешно.

Сармат многое находил смешным. Мелкие деревни, одинокие фермы, хижины на склонах Княжьих гор – они для него ничего не стоили. И он не мог относиться к ним серьезно. Сожжет одну – вторая решит прибиться к своей столице или придумает, чем заплатить. Но иное дело – древний Гурат. Как и любой защищенный город, пославший дракону вызов. Тридцать лет назад их было много, сейчас – почти нет, но каждый раз это заслуживало и внимания, и сил. Сармат поднял со стола кривой тукерский кинжал, украшенный резьбой.

– Кажется, это от какого-то хана. – Он смахнул с лезвия капли пролитого вина и осмотрел его вязким, неспешным взглядом. Сармат так смотрел на все. На присланное оружие, украшения, свои палаты.

На женщин.

Ярхо-предатель знал, что в Матерь-горе эта ночь будет длинной. А в соседних деревнях – тех, что остались, – ее назовут ночью драконьей свадьбы.

А за десятки топазовых, ясписовых и сапфировых залов от малого чертога драконья невеста случайно порвала ожерелье. Нить лопнула, и горсть жемчугов рассыпалась по апатитовым плитам. От стука Кригга побледнела и втянула голову в шею, ожидая наказания, – его не последовало. Будь она в деревне, ее бы за такое оттаскали за косу. Но сейчас на нее не обрушилась ни Матерь-гора, ни дракон, чье сокровище она испортила. Ни драконьи слуги – каменные марлы и сувары. Даже Малика Горбовна не повернула головы, хотя жемчужины подпрыгивали и катились, отзываясь под сводами пугающим эхом.