Раз сказала, второй, а на третий
Отходила пребольно ремнем:
Заработали сами вы, дети!..
Мам, а можно гулять мы пойдем?
«Так бы сразу… идите, идите,
Я без вас хоть час-два отдохну»…
Рядовое как будто событие,
Игра, шалость, а помню вину
Перед матерью, я уже взрослый,
И вовсю свои дети шалят…
Скажешь, дети потише, им просто
Раз, другой, понимаешь, что зря,
И вспылишь, и носами их в угол:
Может так, наконец, вы поймете!
Лёша маленький, плачет, напуган,
Слёзы-сопли текут ему в ротик…
Кольнет сердце, и вспомнится мама,
Как беспечно её доставали…
И такая огромная драма
Детских слёз рассмешит, и ужалит.
22.04.92.
Пиши или молчи
Среднедилетантский уровень поэта
С неуменьем мысли выразить словами —
Современной братии пишущей примета.
Среди них и я, не выдержав экзамен.
Есть душевная потребность к сочиненью,
А талант, увы, природный не приложен,
Я средь нищих духом ну почти что гений,
Значит, и успех мой должно быть дороже.
Для себя во всем я первооткрыватель,
Что давно открыто и усвоено другими.
Щедро мне душа за то в отместку платит:
Графоман вполне подходит тебе имя.
Слышу будто голос жесткий оппонента:
Брось писать! Тошнит от самоедства.
Ведь для тебя нет хуже конкурента,
Чем сам себе, с рожденья, с детства.
Или дерзай, карабкайся, коль можешь,
Или заткнись, не дергай наши нервы.
Друг-недруг мой, ты прав, я подытожу:
Я сам себе поэт, и пред собою первый.
Коль чувства рифмовать слова диктуют,
Тем самым ум к развитию стремится,
Понять пора тебе бы истину простую,
Что хуже нет держать в темнице птицу.
И для прыжка по силам ставь же планку,
Своя, известно, каждому поэту высота,
И самомненье лишь коварная обманка,
А в примитивном скрыта мысли красота.
22.06.92.
Подражание
Играли в домике
Из веток на поляне.
Она – жена,
Девчонка восемь лет,
А я ей муж – пацан.
«Домой явился пьяный,
Опять нажрался, гад! —
Кричит жена, – чуть свет.
Мой руки, покормлю» —
Ворчит и накрывает стол.
Так взрослым подражая,
Готовится игрой своей
Исполнить «женский» долг.
За пьянку пожурит,
А вечером прощает.
Вот мама куклу-дочку,
Завернув в пелёнку,
Баюкает малышку
И песенку поёт
Всё нежным голоском,
И ласковым и тонким.
Она в своей игре
Воистину живет.
Зовет ложиться спать
На мягкую постель,
Целует в щечку,
Гладит по головке.
В игру так искренне
Вплетает
Картины быта канитель,
Ведь девочке жене
Нужна сноровка.
И мы, обнявшись,
Муж с женой,
Нам хорошо,
Приятно и тепло.
И нет стыда еще,
Что значит быть нагой,
Что значит в жизни
Настоящей зло.
19.09.92.
Мириться поздно?
Короче, мириться поздно?
А впрочем – обиды ложны.
Ах, как ты ревновала!
Змей, паскуда, козел!..
А потом отдавалась,
Я люблю тебя, мол…
День и ночь – круговерти,
Занесет все песком…
Но в руках те же плети,
Тот же окрик и гром.
Нет, не так, чтобы злилась,
А боялась – уйдет!
Душу всю занозила,
И не первый уж год.
19.10.92.
Подсолнух и лодка
Юрка Юрченко мне одногодок,
Может старше всего на полгода,
Из семьи белорусов, из местных,
Как попал в этот край, не известно,
Переехали сами ли предки
Новострой возводить пятилетки,
Или сосланы, кто его знает,
Жили разные нации в крае:
Немцы, чехи, конечно евреи.
Ничего против них не имею.
С Юркой мы до того не дружили,
Хоть и рядом по улице жили,
Но в тот год почему-то сошлось:
С ним «хорька» загонять зашибись,
Он уверенный, смелый и дерзкий;
Знал и речку, и степь, перелески.
Как-то лодку нашли на протоке,
Вся в песке и корягах, в осоке,
После паводка, видно, прибило,
Течь в борту, ну а в целом не сгнила.
Лето плавали в тайне рыбачить,
Изменила под осень удача:
Лодку кто-то у нас умыкнул.
Был улус ли хакасский, аул
В двух верстах по течению выше,
Мы не раз с лодки видели крыши
Примитивных хакасских строений,