Когда через два месяца Самуила Афанасьевича стали усаживать, обложив подушками, как младенца на кровати, он мычал что-то не понятное, шевелил пальцами левой руки, словно пытался что-то объяснить бессловесно, но потом беспомощно затихал, экономя и собирая силы до следующего раза.

В дом взяли прислугу – молодую, крепкую одинокую бабенку, которая торговала на рынке, чем придется. И теперь только ее громкий голос, безразличный к страданиям и трауру, цепко носился над дорогими коврами, импортной мебелью, забиваясь постепенно в складки тяжелых гардин.

После похорон Сергея его мать Мария тоже, словно потерялась в своем огромном доме. Молча бродила по бесконечным залам, иногда стояла в дверях спальной комнаты, безучастно смотрела, как подмывали ее мужа, меняли ему белье, потом поворачивалась и уходила в кухню. Ставила на электрическую плиту чайник и забывала про него, хотя своим отчаянным свистом он умолял, чтобы его выключили.

Первыми словами, которые, наконец-то, через три месяца разобрали из бессвязной речи Самуила Афанасьевича его брат и племянник, была явная угроза: «Найди эту сволочь и убери!»

Младший брат, Григорий Афанасьевич, согласно закивал головой: « Не беспокойся, брат, все сделаем, ты нас знаешь!», но потом дома сказал старшему сыну:

– Найти Тараса в Москве вряд ли удастся сразу. Через год, если у него там что-нибудь получится с пропиской, можно будет поискать. А так – пустая трата и времени, и денег! Надо в селе покараулить, поспрашивать у знакомых Тополевых, с кем они дружили, общались, вдруг пришлют письма, какие поздравления случайно. Жаль, что у них здесь родни нет никакой. Да, точно, надо про них узнать: откуда родом, где родители? Ты, Николай, этим здесь, в районе займитесь! А Антону сподручнее будет в Красноярске пошарить, пока он там на учебе старается! Хоть какой-нибудь толк от него будет, правдолюба паршивого! Если Самуил отойдет, поправится, он от нас не отстанет, я его хорошо знаю! Поищи, Коля, старательно, особенно в больнице расспроси! Непростая у Тараса была жене, эта Анна! Женщина с характером! Вон даже наш Антон в нее был влюблен! Нужно узнать, откуда она сюда приехала на работу, где училась, с кем дружила. А потом возьмем ее родителей за жабры. И в Москве разыщем, если повезет!

Злата тогда смутно запомнила Москву, переезды с одного вокзала на другой, ожидание на жестких неудобных лавках, потом сквозняки на верхней полке в поезде, когда оглушал шумом и свистом внезапно проносившийся встречный товарняк. И, как постепенно светлел горизонт, словно куда-то разбежались и попрятались за пригорки густые лесные массивы, оставив просторы распаханных полей и весеннюю зелень расцветающей степи.

На каком-то глухом разъезде все бросились к окнам – рядом с одноэтажным старым зданием вокзала времен строительства железной дороги был привязан настоящий живой верблюд, терпеливо дожидавшийся своих хозяев и равнодушно поглядывавший на легкую суматоху у вагонов. Он был такой важный и независимый, этот житель пустынь, что мать ужаснулась:

– Господи, куда нас нелегкая занесла? А Лида говорила, что тут Волга и поля нетронутых тюльпанов!

Волгу во всей красе они увидели после Саратова. Поезд, долго пробиравшийся мимо огромных дымящихся заводов, нефтеналивных баков, горящих факелов химкомбината, выскочил на простор прибрежной полосы с многочисленными притонами рыбацких лодок, свежего беспокойства манящей громады водохранилища, с невиданным размахом такого хрупкого среди зеленовато-черных волн и течения гигантского железнодорожного моста. Когда глаза сами закрывались от мысли, что, если наш неторопливый поезд вдруг спрыгнет, сорвется с такой сумашедшей высоты вниз?