В четвертом классе стали ездить зимой, а она в Марракеше весьма мягкая, на лыжный курорт Укаймеден. В субботу в первой половине дня мы собирались у лицея, и оттуда на грузовике за 2–4 часа добирались до лыжной станции. Место было отличное: три подъемника, дачи с отдельными спальнями для мальчиков и девочек и салоном, где мы встречались, а также одна хорошая дискотека для взрослых, но туда пускали наших старших, Жерара Мюллер, старшего брат Даниеля, который был там популярен. Брали с собой карты для игры в покер и даже бутылку дешевого игристого итальянского вина. Конечно же, мы научились кататься на лыжах. Даниель Мюллер был самым лучшим, у него уже был золотой Сhamois.

Катание заканчивалось рано, часа в четыре, и начинались развлечения: кто играл в карты, кто пил вино, кто ухаживал…

Завершив лыжный сезон, начали ездить на плотину. Кто с родителями, кто на скутерах («Rumi» был самым популярным из-за звука, который издавал), кто на мопеде. Меня несколько раз приглашали родители Мюллер. У них была лодка, и я научился кататься на водных лыжах.

Про лицей я не забыл, дорогой читатель. Учились мы по-разному, кто лучше, кто хуже, но, в основном, хорошо. Были среди нас очень способные – Миша Миркович и Николь Бенсимон (с которой у меня несколько лет спустя был серьезный роман). Преподаватели тоже считали меня очень способным, и я часто бывал первым по предметам, учителя которых мне нравились. Но я мог показывать средние и даже слабые результаты, если не ладил с учителем.

Уроки арабского языка (диалекта) и музыки были поводом устраивать настоящий балаган. Над учителем арабского мы издевались, потому что он был «голубой». Были очень жестокими, стреляли ему в спину из пластмассовой трубки иголками с перышком из шерсти. Бедный мужик!

Учительнице по музыке тоже доставалось: когда она садилась за рояль, некоторые начинали танцевать с девушками. Дошло до того, что однажды один из нас, не буду его называть, достал настоящий револьвер из портфеля и приказал поднять руки вверх, что она и сделала. Потом опомнившись, она послала своего любимчика за директором (proviseur по-французски).

Револьвер незаметно передали ее любимчику и сказали спрятать его на улице под кустами. Между собой сговорились утверждать, что у учительницы галлюцинации. Это и стали говорить директору, когда он пришел. Он нам не поверил, вызвал инструкторов по физкультуре и устроил обыск. Но они ничего не нашли.

Эта бедная учительница несколько лет спустя попала в больницу к бабушке. Она стала рассказывать бабушке, как ее мучил один ученик. Бабушка, конечно же, поняла, что это был я. Сейчас мне очень стыдно за себя тогдашнего. Как говорят французы – c’est un peu tard или mais il vaut mieux tard que jamais, что в переводе на русский: «лучше поздно, чем никогда».

После занятий в лицее я часто ехал не домой, а с Мишей Миркович к его папе – Федору Петровичу. Он, несмотря на занятость по работе (у него было свое проектное бюро по строительству), проверял наши домашние задания. Если он видел, что мы что-то не поняли, то давал нам дополнительные упражнения, задачи, особенно по математике, а также объяснял нам правила, теоремы и законы.

Больше всего внимания мне уделяла бабушка. Она была святым человеком. Жила только ради других, сделала всем много доброго, и за это все ее очень любили. Она много рассказывала мне о своих родителях, о моей маме, о дедушке Блукет, ее бывшем муже. Когда я возвращался из Рабата, она заставляла меня писать деду письма на русском языке с благодарностью, а также о моей жизни в Марракеше. Между ними была договоренность, что я пишу эти письма самостоятельно. Дедушка возвращал мне письма, где подчеркивал ошибки, и я должен был переписывать их с исправлениями. Толк от этих исправлений, безусловно, был: сегодня я пишу мои мемуары на русском языке. Правда, шлифовкой занимается моя дорогая русская приятельница Валентина, о которой позже будет отдельная глава.