4. 4

Мы шли по длинному пустому коридору рядом с дорожкой траволатора, но не вставали на нее. Теперь мои шаги были едва слышны, тише шороха потревоженной ветром листвы. Пальмира мелко семенила впереди, опустив голову, а я все смотрела на ее убранную в пучок толстую косу. Все пыталась понять, что она говорила. Осознать. И не понимала, что может ее, свободную, удерживать в этом ужасном месте. Не могла вообразить, что кто-то может оставаться здесь добровольно.

— Почему мы идем пешком?

Она не расслышала. Мне казалось, она все время была погружена в свои мысли.

Пальмира повернула голову, но не сбавила шаг:

— Что?

Я кивнула на бесшумную подвижную дорожку:

— Траволатор…

Пальмира отвернулась:

— Рабам запрещено пользоваться траволатором. Траволатор — для господ. Привыкай. И поменьше болтай — здесь этого не любят.

Что ж… Кажется, только это и оставалось, но я все еще не понимала, куда попала. Не могла осознать. Шла, будто в бреду. Все случилось так быстро. Еще утром я проснулась в собственной постели, в своей маленькой комнате, полной моих вещей. Вещей, которые дороги. Еще утром я видела маму. Хмурую, раздавленную, заплаканную. Всю эту неделю она не могла спокойно спать, и я бегала в аптеку, покупала кристаллы зельта. Они помогали лишь на время, дарили глубокий мертвый сон, но с окончанием их действия все снова возвращалось. И у меня разрывалось сердце.

Я больше не смотрела по сторонам — смотреть было не на что. Каменные пустые коридоры, которые сужались по мере того, как мы шли вперед. Я смотрела на свои туфли. Мягкие, серые, безликие. Я ненавидела эти туфли, как символ того, что со мной теперь происходит. И все время думала о том, что, по сути, еще ничего и не видела. Пыталась не строить прогнозов, потому что от этого можно было сойти с ума.

Не думать. Не думать. Не думать.

На каждой развилке Пальмира сверялась в навигатором на руке, совсем как Колот. Наверное, эти ходы невозможно выучить даже за целую жизнь. Кольеры… Мне было плевать на них. Было плевать, на то, что они где-то существуют. Параллельная вселенная, которая никак меня не касалась. До этого момента.

Мы миновали несколько дверей и остановились. Пальмира подняла руку, что-то нажала на приборе. Раздался тонкий ровный писк:

— Господин, рабыня здесь.

Пара тягучих мгновений молчания и ответ:

— Заводи.

Пальмира провела тонким пальцем по полочке ключа, дверь едва слышно дернулась. Имперка взяла меня под локоть и втолкнула в помещение так, будто я сопротивлялась. Ее рука неожиданно оказалась цепкой и жесткой.

Меня поставили в центре комнаты, под луч прожектора. Я невольно зажмурилась, от резкого света заслезились глаза, и я прикрыла их рукой, которую тут же одернули. Я не видела, кто именно. Не Пальмира — та отошла на несколько шагов и встала, опустив голову. Я различала ее смутный силуэт.

— Жди за дверью.

Это ей. Имперка вновь услужливо склонила голову и тут же бесшумно вышла.

Я все еще слепла, не видела перед собой ничего кроме, отвратительного резкого света, бившего в глаза. Стояла в полной тишине и с ужасом понимала, что меня рассматривают.

— Повернись.

Я развернулась — вновь молчание.

— Повернись.

Меня трясло. Я мерзла. Изо всех сил стискивала зубы. Прожектор стал затухать, и через какое-то время я получила возможность осмотреться. Прямо передо мной на возвышении стояло несколько кресел, в которых сидели мужчины. Я не видела их раньше. Четыре свободных имперца с длинными волосами, два свободных лигура, один из которых, судя по бледному цвету кожи, был полукровкой. Это и есть чертовы держатель Кольер?

У них были совершенно одинаковые взгляды. Презрительные, липкие. На меня смотрели, как на вещь, и от этого осознания все обрывалось внутри. Неужели это можно вынести?