— Откуда ты все это знаешь?

Я опустила голову, снова посмотрела за стекло:

— Это была моя работа. Любимая работа…

Пальмира лишь кивнула:

— Понимаю… Мой отец когда-то работал в оранжереях. А в доме… чего только не было. Это не работа — образ жизни.

Я вновь посмотрела на нее:

— А кто здесь ухаживает за садом? Рабы?

Она пожала плечами:

— Я никогда не задавалась этим вопросом. Разве это имеет значение?

Я снова отвела взгляд: наверное, нет. Меня не для того заманили сюда, чтобы позволить копаться в саду.

Пальмира мягко коснулась моего плеча:

— Нужно идти. Слышишь?

Я обреченно кивнула, жадно высматривая розовые гроздья, будто хотела насмотреться впрок:

— Пойдем.

Я больше не считала, сколько раз Пальмира сверялась с навигатором — это было бессмысленно. Просто видела, что она делает это снова и снова, снова и снова. Бесконечно.

Я не узнала дверь «своего» тотуса — все они были одинаковы. Но, войдя, Пальмира сделала несколько торопливых шагов и встала, как вкопанная. Мне даже показалось, что ее пробрала едва заметная дрожь. Она сгорбилась и опустила голову:

— Господин Элар…

Имперец окинул ее напряженным взглядом, пристально посмотрел на меня, снова на Пальмиру:

— Так откуда ты ведешь эту рабыню?

Странный вопрос. Но еще больше меня смутил тон, которым он был задан. От этих интонаций в груди сжался тугой ком. Я каким-то звериным чутьем чувствовала опасность.

15. 15

Пальмира молчала. Лишь низко склонила голову, будто признавала какую-то великую вину. Я замечала, как она была напряжена. Как задеревенела спина, как ступни в мягких рабских туфлях с усилием прижались друг к другу, как напряглись икры. Я готова была поклясться, что Пальмира едва-едва заметно дрожит. Внутри завязалось что-то вроде жалости. Недавние мысли показались опрометчивыми, резкими. Может, не так она и плоха…

Элар сделал пару неспешных шагов, цокая каблуками по камню. Этот резкий звук оглушал, разносился в гулком тотусе. Я отвыкла от звука шагов. Нормальных обычных шагов. Теперь они казались аномальными, инородными. Имперец подошел еще ближе, остановился перед Пальмирой. Какое-то время смотрел на нее, потом поддел пальцем подбородок. Вынуждая поднять голову:

— Так откуда… ты ведешь эту рабыню, Пальмира?

Этот вкрадчивый тон заставил меня похолодеть. Было в интонациях что-то знакомое, едва заметное, как крошечный, но значимый маркер. Что-то, что вынуждало стискивать зубы. Что-то, что я не могла идентифицировать. Я не видела лица Пальмиры, но имела возможность отчетливо рассмотреть лицо Элара. Скорее всего, мне тоже следовало опустить голову, сжаться, стать незаметнее, но я рассматривала. Сейчас он казался моложе, чем тогда, на тех отвратительных смотринах. Стройнее, выше… опаснее. Не точеный красавец, но и не урод. Не было никакого сомнения, что передо мной полукровка. Как я не заметила этого в прошлый раз?.. Сколько именно в нем высокородной крови могла сказать лишь лаборатория. Да это и не имело значения. Но кровь будто придавала ублюдку больше веса. Пусть на ничтожную часть — но, все же, высокородный, будь он проклят! Я помнила его ухмылку, когда он говорил Кондору про седонин. Я помнила его небрежный жест, когда он давал отмашку проклятому медику. Я ненавидела его.

Пальцы Элара коснулись бледной щеки Пальмиры, та вздрогнула от этого касания. Он чуть склонил голову, прикрыл глаза:

— Итак… Пальмира… Где же была эта рабыня?

Казалось, от страха имперка онемела. Молчала, задеревенев.

Пальцы Элара мягко скользили по ее щеке:

— Ну же… Я жду.

Пальмира с трудом сглотнула, я ясно различила это усилие. Ее пышная грудь под коричневой кофтой часто вздымалась. И мне стало почти стыдно за то, что я наговорила совсем недавно. Наверное, я была во многом не права. А, может, и во всем. Я поймала себя на мысли, что в эту минуту переживала за нее, не за себя, хотя речь шла именно обо мне.