На следующий день повторилась та же картина, правда, в этот раз пёс не скулил, но к двери была приторочена короткая записка: Буду о сьомiй годинi.

Вечером Марик сидел на балконе с книжкой и прислушивался. Без трёх минут семь он услышал шаги во дворе. Марик перегнулся через решётку и увидел Миху, за ним на поводке ковылял Алехо. Миха был в чёрной кожанке и в фуражке-каскетке с эмблемкой на околыше. Эмблемка отливала золотистыми гранями, но что она изображала, Марику не удалось разглядеть.

В 8 утра, едва открыв глаза, Марик распахнул окно и выглянул на улицу. После ночного дождя утро было кристально чистым и обещало отменный день. Внизу, манипулируя метлой и совком, Миха совершал свой дворницкий ритуал.

Берёзовая метла ожесточённо царапала мостовую, собирая в кучку редкие палые листья, бумажную мелюзгу и размокшие окурки. Голову Михи венчал всё тот же картуз с непонятной эмблемкой, а брезентовый фартук не оставлял сомнений в профессии человека с метлой. Не хватало третьей составляющей – кирзовых сапог, да ещё бляхи, чтоб вот так в полной экипировке оказаться на страницах книг Чехова или Булгакова, или превратиться в Тихона из "Двенадцати стульев". И всё же Марик понимал, как обманчива эта униформа. Миха её надевал с явным намерением отгородиться от внешнего мира, не показать своё истинное лицо – лицо человека с печатью ума на челе. А может быть, Миха с какой-то целью, пока завуалированной, играет роль дворника, подумал Марик. Возможно, он подрабатывает в театре и умение перевоплощаться ему необходимо как воздух. Потому что… ну какой он дворник? Сгорая от нетерпения, Марик с трудом дождался, когда Миха со своей метлой окажется как можно ближе, и негромко его окликнул.

Старик поднял голову. Увидев мальчика, он снял картуз, пригладил свои коротко стриженые волосы и также негромко, но строго спросил:

– Цэ не из вашей фатеры окурки бросають? – При этом его глаз выдал выразительный заговорщицкий тик.

– Мы окурки не выбрасываем, – сказал Марик. – Мы их маринуем и держим в банке. – И он послал Михе ответную морзянку, нервно дёрнув правой щекой.

– А-а, так це значить с третьего этажа, – в голосе дворника появились суровые нотки. – Вот она улика. Дамска цигарка с золотым ободком.

Феминой зовуть. Наверно, контрабанда из какой-то там фэ-эр-гэ. Може це дамочка из 10-ой?

Только он это произнес, как Марик услышал над своей головой злое "а шоб тебя…", и окно на третьем этаже со скрипом захлопнулось.

Миха ещё раз весело ему подмигнул и сказал:

– Если сумеете ко мне сегодня заглянуть на полчасика, угощу вас обещанной марокканской яишней.

– Серьёзно? А можно вечером? – Спросил Марик, почему-то вспомнив хитро прищуренный глаз дворника и его доверительное "наугад ляпнул".

– Когда будет угодно, хоть сейчас, хоть вечерком. Я весь день дома.

Ингредиенты у меня наготове. Заодно альбом с марками полистаете.

– Я обязательно зайду вечером. Родители уходят в гости…

Миха улыбнулся. В это время послышался детский плач, хлопнула дверь, приоткрылась фрамуга окна, хватая глоток свежего воздуха…

Дом просыпался.

Дворник внимательно посмотрел по сторонам, сложил ладони рупором и, чуть понизив голос, изрёк: "Так я вас жду. Всё будет, как обещано: яишня по-мароккански с опахалом".

– С чем? – переспросил заинтригованный Марик, но дворник уже пошёл загребать метлой. Его кораблик, покачиваясь, плыл по мостовой, сложенной из перекошенных и просевших булыжников, мощённых ещё во времена Австро-Венгрии, и возле арки, как у причала, его поджидал, потягиваясь и зевая во всю пасть, верный Алехо.