– А это кто такой?

– Наш новый скриптор из Англии, Иваром звать, – отозвался лекарь. – Увы, ты был прав, Дамиан: жизнь покинула это бренное тело. И вот что нам теперь с ним делать?

– Когда я стоял в толпе, – вмешался Ивар, – мне показалось, что те каготы как будто поджидали кого-то со стороны ворот Сент-Круа. Одна торговка еще сказала, что они будто бы пришли венчаться в нашу церковь. Может, подождать на площади, вдруг приедут их родственники?

– Разумно, – кивнул головой ризничий. – Только недолго, а то скоро к вечерне звонить.

– Так все же, что это за совте такое? – обратился Ивар к Дамиану.

– Если в двух словах – земля, находящаяся под защитой Церкви. На нее не распространяются законы города или сюзерена. Когда-то такие территории создавали, чтобы крестьяне охотнее отправлялись осваивать новые земли. Потом на их место пришли бастиды.

– А почему совте находится прямо внутри города?

– Изначально оно было в пригороде. Но когда построили третью стену, обхватив часть аббатских земель, тогда оно и оказалось внутри. Только жюраты с монахами до сих пор спорят о точных границах.

– Спорить тут не о чем, – решительно возразил ризничий. – Границы эти известны, и чужого нам не надо! Это горожане всё тянут свои алчные лапы к чужому. Мало им своих таверн да ремесленников, обязательно нужно еще да еще прихватить!

– Для чего это им? – поинтересовался Ивар.

– Жители совте, – менторским тоном принялся рассказывать Дамиан, – в том числе трактирщики, освобождены от пошлин на вино, а ремесленники не платят за патенты89. По крайней мере, так трактуют свои права клирики. Жюраты же считают, что совте – это не более чем место прибежища беглых преступников, откуда они могут писать свои прошения или вести переговоры с родственниками жертвы. Как бы то ни было, и те, и другие сходятся в том, что нельзя арестовывать преступников, укрывшихся на территории совте. Поэтому стражники, забравшие каготов, скорее всего, получат по шее. И хорошо, если просто отделаются публичным покаянием и небольшим штрафом.

Лекарь Безиан и ризничий разошлись по своим делам, а Ивар и Дамиан встали на углу церкви, время от времени поглядывая в сторону ворот Сент-Круа. После небольшой паузы Ивар спросил:

– Быть может, вопрос мой неуместен, но все же: отчего наш лекарь назвал тебя всезнайкой?

– Да оттого, что ревнует, – рассмеялся Дамиан. – Брат Безиан с грехом пополам проучился пару лет на медикуса в Париже, причем давным-давно, а я скоро стану магистром медицины в Монпелье. А как ты понимаешь, медицинская школа в Монпелье – это тебе не тупые парижские костоломы. И это опричь того, что я учился свободным искусствам в Тулузе.

– Тогда ты наверняка знаешь, кто такие эти каготы, о которых мне уже успели наговорить всяких странностей?

– И что именно тебе понарассказывали?

– Что они прокаженные – хотя никаких видимых признаков лепры у тех четырех каготов я не заметил. Что они воняют, что у них уши без мочек, что они потомки готов и каких-то басахонов, что у них на ногах перепонки как у жаб – ну и все в таком роде.

– Да, все это было бы весело, если бы не было так печально, – покачал головой Дамиан. – Однако меня удивило, что тебе знакомо слово «лепра». Ты знаешь греческий?

– Немного, – сдержанно улыбнулся Ивар.

– Вот как? Редкий случай в нашем торгашеском городке. Однако разговор о различиях между лепрой и проказой заведет нас слишком далеко. Конечно же, у каготов нет никаких перепонок, поросячьих хвостиков, ушей без мочек, огромного зоба и всякого такого. А если и есть, то немногим больше, чем у обычных людей.

– Тогда почему про них говорят такое?