Граций поднял руку и указал на возвышавшиеся неподалеку шпили собора Сент-Андре, игравшие медно-розовыми отблесками в последних лучах заката.

– Вот здесь все и началось тогда, двести одиннадцать лет назад. В год 1137 от Рождества Христова в этом соборе собралось столько великолепных рыцарей, сколько славный город Бордо не видел никогда и вряд ли уже когда-то увидит. Всего красноречия Цицерона и памяти Сенеки не хватит, чтобы описать всю пышность торжеств, все краски роскоши и все многообразие подарков, поднесенных новобрачным. Пятнадцатилетняя Алиенора была не просто красива – она была ослепительна и царственно величава. Казалось, весь мир вращается вокруг нее одной. И всем свом звонким великолепием аквитанская невеста резко контрастировала с парижским женихом. Будущий король Людовик VII, чуть старше Алиеноры, походил не столько на монарха, сколько на монаха. Ведь его целенаправленно подготавливали к жизни духовной, пока плутовка Фортуна в самый последний момент не спутала все карты.

– Ты имеешь в виду нелепую смерть его старшего брата?

– Да. Вот уж кому судьба буквально подложила свинью. В пятнадцать цветущих лет будущий наследник престола скачет наперегонки с приятелями в королевский дворец на острове Сите – и на всем скаку спотыкается о какого-то бестолкового порося, невесть откуда взявшегося под ногами его коня. В результате юноша падает на землю и разбивается насмерть. После сего прискорбного происшествия нашего богомольного Людовика вытаскивают из монашеской кельи, отрывая от любимых штудий, и делают наследником французской короны.

– И что же было после той свадьбы в Бордо?

– Торжества продолжились в Пуатье, который в ту пору был главным городом Аквитанского герцогства. И тут вдруг из Парижа приходит весть о смерти короля Людовика Толстого. И случается так, через две недели после своей свадьбы герцогиня Алиенора Аквитанская становится королевой Франции. Но это сейчас звучит так громко – в те же времена король Франции был не более чем скромным арбитром своих могущественных вассалов, пытающимся играть на их распрях. Да и Париж был лишен теперешнего блеска: тогда в нем не было даже Университета, хоть скандальный Абеляр и заложил уже фундамент будущей магистерской корпорации…

– И что случилось дальше? – нетерпеливо спросил Ивар.

– Дальше? Дальше случилось то, что уже не единожды случалось ранее – и многажды случится впредь. Горе тому мужу, над коим жена его возымеет слишком великую силу. Ибо сказал Господь: нехорошо человеку быть одному, сотворим ему помощника, соответственного ему. Когда же один из столпов брачного строения не соответственен другому – не устоит такой дом. Людовик рос среди монахов, пыльных пергаментов, заунывных заутрень и всенощных. Алиенора же с детства привыкла к игривым песням трубадуров, аккордам виол, веселым звукам тамбуринов, флейт и кифар. А еще больше – к тонкой поэтической игре, к словесным ристалищам, к остроумному балагурству, порой на грани дозволенного. Людовик был скорее человеком размышления, нежели действия, в чем-то нерешительным, в чем-то медлительным. Супруга же его была подобна вулканическому котлу: горячему, шумному и своенравному. Который и сам подчас не предполагает, куда в следующее мгновение выплеснет свой теллурический жар. И в первые годы своего правления король Людовик – несомненно, любивший свою Алиенору – находился под сильным ее влиянием. Но прошло шесть лет брака – и вот король, глядя на сожженную им церковь в Витри, похоронившую под обугленными сводами сотни невинных жизней, спрашивает себя: как же я дошел до всего этого? Отдалил от себя мать, не ужившуюся с непочтительной невесткой, с ее дерзким языком и неприличными, по меркам северян, манерами. Отвадил от двора мудрого советника Сугерия. Понапрасну погубил своих верных рыцарей, пытаясь отвоевать для жены Тулузское графство. Перессорил Шампань с Вермандуа, разругался с Папой, наложившим печать молчания на колокола французских церквей. И все это – из-за нее и ради нее. И что взамен? Хрустальный золоченый кубок и милостивое расположение, даже не притворяющееся любовью?