– Ты подонок.

– О, нет, – Данька вздохнул и сделался вдруг очень серьёзным. – Такая поганая жизнь, Дюхон. И такая скука вокруг. И ничего сделать нельзя, понимаешь?! Совсем ничего. Я хочу, чтобы они почувствовали себя счастливыми. Пусть на один день. Я же не могу сделать их счастливыми навечно. Я бы с удовольствием, но я же не бог?! А так… Им со мной хорошо. Дело же не в том, что я какой-нибудь гигант, это все фигня, это вторично, – когда женщина счастлива, у неё всё хорошо и всё получается. И у мужиков тогда тоже получается.

– А ты представь себя на месте их мужей. Хотя бы на минутку!

– Я представляю. Я поэтому и не женюсь никогда, Дюхон. Никакой мужчина никогда не сможет сделать ни одну женщину навсегда счастливой. Будь он хоть кто. Поэтому – не стоит огород городить. А это, – всего лишь миг. Секунда счастья. Если женщина чувствует себя любимой, желанной, счастливой, – я к таким даже не приближаюсь. Как и они ко мне. Я грустную женщину видеть не могу, Дюхон. Сразу подхожу и начинаю утешать. Я ведь не тащу никого в койку.

– Да. Это они тебя тащат.

– Правильно. Это само получается. Или не получается. Ты думаешь, у меня писька чешется? Или у них? Это душа мечется, понимаешь? Эх! Тебе хорошо рассуждать, вон, у тебя совсем всё по-другому. А у меня – вот так. Я не знаю, – может, и навсегда.

– А тётя Роза – она знает?

– Нет. Ну, то есть, она понимает, – я не в кино на последнем сеансе задержался. Да я редко очень дома не ночую. И звоню всегда. Ей главное знать, где я и что со мной всё в порядке.

– И она ничего не говорит?

– А что она может сказать? Нет. Не говорит. Вздыхает. У меня мама умная очень, Дюхон. Я ей объяснил разочек, в чем дело. Я не думаю, конечно, будто она пришла в неописуемый восторг от моих объяснений. Но я уже довольно большой мальчик. Что выросло, то выросло. Слава богу, она меня женить не пытается.

– А дети?

– Какие дети, Дюхон?! Ты в своём уме?! Рожать солдат для большевиков?! Нет, нет, и не уговаривай меня даже, я не поддамся.

– Когда-нибудь большевики кончатся, Дань.

– Никогда они не кончатся, Андрей, – сказал он с такой злостью, какой Корабельщиков от Даньки не ожидал – и прежде не слыхивал. – Никогда. Особенно здесь. И вообще. Не они, так другие. Не Маркс с Лениным, так ещё какая-нибудь гадость.

– Какая?!

– Откуда мне знать?! Какая-нибудь. Все время какая-нибудь гадость. То война, то целина, то Афган. Только когда женщину держишь за руку, а она так смотрит на тебя, как будто ты единственный мужчина на свете, – только тогда это всё отступает.

– Ты всё выдумываешь, Дань, – Андрей покачал головой. – У тебя так не получается, как ты говоришь. Тонечка, например.

– Ну, что – Тонечка, – Данька нахмурился. – Конечно, не получается. Я же человек. Я привязываюсь ужасно. Мне всегда кажется, что настоящая моя женщина – это та, что сейчас со мной. Может, они поэтому так и…

– Ты романтик.

– Или подонок?

– И то, и другое, – Андрей покачал головой. – Удивительный ты, все-таки, человек.

– Это ты – удивительный человек. Ты всерьёз жениться надумал?

Андрей, помедлив, кивнул.

– Вот. Это и есть настоящая смелость. Или дурость.

– Нет. Это не дурость.

– Это любовь. Я знаю. Ты надеешься это на всю жизнь растянуть?

– Я знаю, так и будет.

– Я же говорю, – ты смельчак. Я бы никогда на такое не решился. Но пускай тебе повезёт! И Танька чтобы была счастливой. А если не сумеешь, – тогда я появлюсь. Или другой такой же. Понял?