Вера перестала всхлипывать, её как будто толкнули в ледяную прорубь. Она вдруг четко осознала, что это был нелепый самообман – рассчитывать на помощь матери. Резко выпрямилась, встала с кухонной табуретки и подошла к окну. Там огромной опухолью чугунного цвета наливалась ноябрьская туча, распластавшись на крышах унылых общаг.

– Никто не помог, говоришь, да, мам. То есть, внезапно свалившаяся квартира в центре Невского – это только твоя заслуга? А поездки твои после смерти папы по «Европам» – это тоже ты сама добилась? И начальник папин здесь совсем ни при чем, да? Поэтому ты Ваське на днях миллион отвалила на машину? Потому что у тебя денег нет. Для меня, как всегда, нет, а для братца – здрас-ьте пожалуйста. Так, мам?

– Ах ты, мерзкая паскуда! Да куда ты свой нос суешь? Не смей матери дерзить, дрянь такая! Ты не знаешь, каким трудом это всё досталось и что мне стоило прокормить двух оглоедов в те дурные 90-е. И не лезь в мой карман. Да! Дала я Василию денег, но взаймы. Потому что он, в отличие от его непутёвой сестрицы, точно вырастет человеком. Да и как ему, скажи пожалуйста, на дырявой «Тойоте» в офис ездить? Когда у него такие перспективы. Это тебе в жизни ничего не интересно, кроме вышивок да охламона муженька. Ну так и сидите у себя в общаге молча! Попрекать она вздумала. Да если бы не я, ты давно бы уже с голоду окочурилась!

Мать с треском швырнула трубку на дорогой журнальный столик, багровыми пятнами вспыхнули островки гнева на шее под толстым колье. Да, не так она себе представляла разговор с Верой, не ожидала такой подлости и дерзких упреков.

А поздним вечером, переборов обиду на неблагодарную дочь, она набрала её номер и сказала:

– Дело у меня к тебе есть. Не успела днем рассказать, когда ты накинулась. Я готова вам выделить определенную сумму. С возвратом, разумеется. По срокам торопить не буду, но и дарить не готова. Иначе вы так и будете паразитничать на моем состоянии. Но дам деньги с одним условием: ты выписываешься с дочерью из моей квартиры.

Ничего, свекровь пусть вас к себе вписывает. А мне квартиру разменять надо. Негоже тридцатилетнему перспективному менеджеру с матерью на одной площади ютиться. Разъезжаемся мы. Конечно, не в такие хоромы, ну да ладно. Из Васьки выйдет толк, чует мое сердце. Он мне ещё втройне возвернет все мои вложения. Приходи завтра, да не домой, а сразу в паспортный. Как выпишешься, так и ссужу тебя деньгами. Только миллионов, конечно, не жди. Пара сотен есть у меня в заначке, откладывала на поездку.

На утро мать и дочь, старательно отводя глаза друг от друга, подавали документы серолицей равнодушной паспортистке. Обменялись парой фраз: где Вера собралась лечить дочь, что надо было с самого начала в благотворительные фонды обращаться, на том и расстались.

Завернув за угол дома, Вера ещё раз пощупала толстую пачку купюр во внутреннем кармане пальто, рухнула на бетонный поребрик у парковки и разрыдалась. От облегчения, что можно сделать частичный взнос в клинику, от щемящей жалости к дочке и своему мужу-недотепе, от унижения и обиды, от тоскливой ветреной погоды, которая перекочевала из ноября в её душу и поселилась там надолго.

До того самого момента, пока врачи через многие месяцы, бессонные ночи и дни не сообщили Вере, что с болезнью девочки удалось справиться, что они стойко прошли все невзгоды, и впереди их ждет долгая счастливая жизнь без зловещего призрака хвори за спиной.

От избытка чувств, которые накатили мощной волной, Вера вдруг захотела поделиться радостью с матерью. Разорвать бесконечный обет молчания, родившийся в момент передачи двухсот тысяч, поблагодарить от души, попросить прощения за всё и простить самой.