– Вернуть человеческий облик – это значит реставрировать монархию, не так ли, товарищ Серегин? – с оттенком неодобрения спросил товарищ Коба.

– Должен заметить, – сказал я, – что прославленная советская система с полной отдачей функционировала только в монархическом режиме с товарищем Сталиным в роли красного императора. Во все остальные времена, когда господствовало так называемое коллегиальное управление, производительность государственной машины была заведомо ниже тридцати процентов. То, что нужно было делать немедленно, делалось с запозданием или в недостаточном объеме, зато невосполнимые ресурсы тратились на воплощение ненужных или изначально вредных идей. Вместе с носителем политической воли Советский Союз утратил систему целеполагания, в силу чего его руководство перешло сперва на пассивную, а затем и на пораженческую позицию.

– Но нынешняя Франция – это совсем не то же самое, что Советский Союз эпохи расцвета и упадка, – возразил Коба.

– Во Франции тоже живут простые люди, для которых хочется мира, порядка, социальной справедливости и человеческого счастья, а не сплошных войн, мятежей и революций, – парировал я. – У России после войны для всех забот будут Ольга Александровна и товарищ Коба. У Германии останется кайзер Вильгельм, который на самом деле неплохой правитель. Британии, я, так уж и быть, верну короля Георга Пятого, только исключительно в статусе самовластного монарха. Но кто позаботится о бедных французах – неужели кто-то из тех мелких политических проходимцев, что толпой кинутся в схватку за власть, едва отгремят бои? Или вы предполагаете, что германская оккупация Франции должна продолжаться вечно?

– Браво, господин Серегин! – воскликнула принцесса Виктория. – О своих врагах вы намереваетесь заботиться не меньше, чем о любезных вашему сердцу русских!

Ох, лучше бы она молчала. Архангел во мне зашевелился, занимая предстартовую позицию, в районе темечка ощутилась щекотка и между лопаток подозрительно зачесалось.

– Враг, мисс Тори, – начал я, усилием стараясь успокоить архангела, – всегда вооружен, агрессивен и преисполнен злобных намерений, потому что убежден, что это он тут настоящий человек, а все остальные – не более, чем грязь под его ногами. Таких я бью ногами, иногда насмерть, иногда до капитуляции и раскаяния – как придется, хотя последнее обычно предпочтительней. При этом гражданское население вражеской страны не вызывает во мне никакой ярости, и я сожалею о том, что жертвы среди него в ходе войны неизбежны. И хоть нынешняя Франция – это не тот случай, иногда злу предается целая нация; но и тогда мой Господин желает не смерти грешника, но его исправления, ведь он одинаково любит своих детей – без различия цвета кожи, разреза глаз и вероисповедания. Эта война началась по причине алчности власть имущих Европы, уже разделивших между собой на колонии весь прочий мир, и теперь ради дальнейшего расширения своего влияния решивших устроить схватку за его передел. Моя цель – закончить эту войну с минимальными жертвами и таким образом, чтобы ее повторение не было возможно в сколь-нибудь обозримой исторической перспективе. Для этого европейский континент необходимо привести в состояние уравновешенного единства…

– Какого-какого единства? – переспросил британский король Эдуард.

– Уравновешенного, – сказал я. – Это значит, что к минимуму должны быть сведены как внутренние социальные конфликты, так и противоречия между европейскими государствами. Если не будет толп голодных людей, которым нечего терять, то отпадет и главная предпосылка к развязыванию войн и совершению революций. А чтобы этим не занимались жадные до власти и славы политиканы, все монархи будущего континентального европейского альянса, за исключением Ольги Николаевны, станут моими вассалами. В прошлом мире я ничем подобным не занимался, потому что там мне пришлось иметь дело с периферийным колониальным конфликтом, не затрагивающим основы цивилизации, но тут я обязан погасить мировую бойню и ликвидировать саму возможность ее рецидива – а такая задача требует нетривиальных решений.