– Это-то меня и пугает… Андрей, а может, пойдем покурим? Пока все при делах? Чтобы потом лишний раз Саныча не смущать.

– С удовольствием. Кстати, забыл поинтересоваться: как давно он бросил. Это после инфаркта, наверное?

– Нет. Всего лишь нынешним утром. После начала новой жизни.

Начальник и его будущая подчиненная вышли на балкон, плотно прикрыв за собой дверь…

…Ольга и Андрей стояли на балкончике и молча курили. В какой-то момент Мешок, не выдержав, снова, на этот раз куда более внимательно, чем некоторое время назад за столом, всмотрелся в лицо новой знакомой. Что ж – лицо как лицо, вполне миловидное, приятное. Пожалуй что и доброе. Но вот глаза! Вернее, обрамленные маленькими лучистыми морщинками глазища. Уж такую вселенскую усталость и печаль они излучали, что поневоле начинало казаться, будто бы их обладательница напрочь, самой природой лишена способности улыбаться и радоваться жизни.

Затяжной, бесцеремонно-изучающий взгляд Прилепина стоически выдержала. Впрочем, это еще большой вопрос – кто кого в данную минуту изучал? По крайней мере сейчас Ольгу переполняли примерно схожие мысли и эмоции. Итак, Андрей Иванович Мешечко. Он же – Мешок. Чуть за 175. Крепко сбитый, в просторной рубашке навыпуск, которая могла скрывать либо пивной животик, либо отсутствие такового. Возраст в районе от 34 до 38. Определить точнее было сложно. Мешали: в волосах – седина, а в глазах – лукавые чертики. Женат (кольцо). Помимо прочего у Мешечко также наличествовали длинный нос и аккуратные руки – то, что в восприятии Ольги всегда считалось принадлежностью мужчины почти идеального…

Как ни странно, но в игре в «гляделки», первым отведя взгляд, проиграл Мешок:

– Ольга, если не секрет, конечно: почему вы с такой легкостью согласились на перевод? Все-таки без малого пять лет в карманной тяге? В отделе на хорошем счету, Саныч о вас исключительно с придыхательной интонацией рассказывает?

– Много причин. И все вроде как друг дружки стоят… Вот хотя бы эта, – Ольга вытянула руки, демонстрируя Андрею внешние стороны ладоней.

– Не понял? Руки как руки. Вроде бы не дрожат.

– У вас, у мужиков, вечно одна пьянка на уме… Посмотрите на ногти! Это же просто кошмар! Я забыла, когда в этой жизни последний раз делала маникюр!

– Почему?

– Да потому что яркий, красивый маникюр бросается в глаза. Он запоминается, понимаете? Так же как запоминаются стильная кофточка, короткая юбка, прическа из недешевого салона! Когда я работаю – я должна выглядеть серой мышью. А работаю я всегда. Понимаете?.. Но это так, сугубо наши, бабские штучки. Конечно, не в этом дело. Вернее, далеко не только в этом. Вы до перехода в «гоблины» где служили?

– Сначала в РУВД, затем – в уголовном розыске, в «убойном».

– О, белая кость! Но нашу работу в общих чертах представляете?

– Именно что в общих. В основном, по байкам и хохмочкам Саныча.

– Да уж, работенка – обхохочешься. А знаете, что такое карманный опер? Это значит поздно ложиться и поздно вставать. Это больные, стертые в кровь, с отвратительными подушками мозолей ноги. Это прогрессирующая интеллектуальная деградация. Это каждодневный стресс от того, что в любую минуту ты можешь в лучшем случае получить по физиономии кулаком, а в худшем – в печень шилом. Это субкультура а-ля «Русский шансон», только в вывернутом наизнанку, в зазеркальном его отображении… В общем, это такое дерьмовое дело, которым может заниматься только тот, кто любит запах и вкус дерьма.

– Зачем же вы в таком случае пошли в милицию? Мне показалось, что в отсутствии вкуса вам не откажешь.

– Мерси за комплимент, – грустно улыбнулась Ольга. – Вообще-то, я по образованию педагог. Училась на физрука, но, поскольку вакансий не было, пришлось стать биологичкой. И знаете, за исключением шила, в современной школе практически всё то же самое. Поэтому, когда подвернулся шанс стать опером, решила рискнуть и попробовать… Думала, что именно в милиции узнаю и пойму жизнь, как она есть.