Разговор у нас с Витей получался плохо, но в результате мы пришли к выводу, что пора обращаться в милицию с заявлением о пропаже. Виктор выразил желание, чтобы мы направились туда вдвоем, причем не откладывая. Я сбегала на минутку на службу, предупредила, что буду позже, и отправилась с ним. Нельзя же бросать человека в такую минуту.

Надо признаться, что и самой было в тот несчастный день крайне худо. Раньше несчастья случались только с другими. Оказывается, что эта леденящая мешанина надежд с отчаяньем превращает человека в безмозглую, от всех и вся зависимую букашку. Ты вроде бы находишься вне обычной жизни, но не сверху, а снизу, и каждое прикосновение обыденности причиняет боль… Несчастье – это как кошмарный сон без пробуждения, а может быть, что кошмарные сны – это несчастья, закрепленные в генетической памяти предыдущих поколений.

Мы с Виктором ехали долго и с пересадками, о чем-то бестолково бормотали, не находя общего языка и нужного тона, пока не оказались наконец в райотделе милиции визави с человеком в форме. Он был, как положено, неопределимого возраста, не запоминаемой наружности и привычностью ко всему напоминал бывалую фельдшерицу в приемном покое.

В процессе разговора выяснилось, что Виктор привел меня с собой не для подкрепления моральных сил и не для дружеской поддержки. С места в карьер милый Витя принялся излагать человеку в форме все ту же осточертевшую историю: ему, мол, показалось, что Верочка уехала со мной и Сергеем, поэтому он не волновался, как положено хорошему мужу, а ждал возвращения блудной жены.

Несмотря на свое отчаянье, я жутко разозлилась на дурака, поскольку, признаюсь, мало приятно объяснять незнакомому милиционеру, кем мне приходится Сергей, и наотрез отказываться обнародовать его фамилию, отчество и координаты. Слава богу, представитель закона не фиксировал своего внимания на Витюшиной версии и в конце концов удовольствовался заверением, что Верочки с нами не было.

Однако, была минута, когда ощутила себя под подозрением, что радости отнюдь не прибавило.

(Что бы я стала делать, черт побери, если бы меня спросили всерьез: «А кто подтвердит, что Веры Согдеевой с вами не было?» Представляю, как бы обрадовался Сережа в случае внезапного вызова в органы и перемывания там его интимного белья.)

Зачем, спрашивается (это я о Викторе) представлять свою жену в таком свете? Чтобы милиция не очень волновалась? Мол, погуляет и вернется? Кстати, именно в таких тонах капитан Серёгин нас успокаивал, даже попросил подождать немного, прежде чем давать делу серьезный ход и объявить настоящий розыск. На прощание капитан сказал: «Будем искать, а пока вы нас информируйте, и мы вас будем информировать». Далее тщательно записал информацию о нашем визите в соответствующую бумагу, а мы расписались.

Итак, сирены не завывали, группа не отправлялась на поиск, никто в колокола не бил, а за нами в коридоре выстроилась очередь. Оказывается, наша беда была для большого города стереотипной, более того, случай даже не представлялся тяжелым. Вернется – информируйте, не вернется – будем предъявлять трупы для опознания.

Но я не капитан Серёгин, мне предстоял разговор с тетей Аней. Виктор, конечно, попросил меня, а сам пообещал связаться с тещей позднее. Естественно, ему тяжело.

Разговор по телефону с тетей Аней оказался душераздирающим, и, каюсь, на вторую ночь я к ней не поехала, а она особенно не звала, надо сказать. Все равно свинство с моей стороны.

Понятное дело, что после нашего визита в розыск пропавших ничего не изменилось и не прояснилось. Оставалось ждать. Мы и ждали, перезванивались, убеждались, что всё по-старому, и опять ждали.