* Наномасштаб. Тот, в котором происходят минимально-актуальные для жизни события.

** Что-то близкое к нынешней атомно-силовой микроскопии.

Случайно повстречав на полупустынном пляже спецсанатория, Карина сразу же узнала ее, хотя со времен памятного знакомства Стрелецкая изменилась очень сильно. Оно, конечно, не мудрено, восемнадцать и двадцать четыре – большая разница. Тоненькая, как стебелек, девчонка превратилась в статную молодую женщину. Формы обрели определенность, став не столько даже пышнее, сколько… резче, что ли? Более какими-то вызывающими. А вообще она с возрастом вовсе не утратила прежней яркой красоты. Куда там. Это другие начинают увядать, так и не пережив настоящего расцвета, а у таких он еще впереди. И продлится долго. И Карина поневоле почувствовала прежнюю глухую неприязнь, хоть и понимала, что это и несправедливо, и неправильно. Обычные люди, просто так, без самых серьезных оснований, в этот санаторий не попадают. И все-таки присутствие Стрелецкой раздражало ее. Купальник самый обычный, черный, достаточно закрытый. Кажется, – иностранный, но вызывающим или нескромным назвать никак нельзя. И все-таки она умудрялась казаться чуть ли ни голой. Да нет. Хуже, чем голой. Карина не имела собственного опыта, но уж зато девок-то повидала всяких. Мужчина попроще без затей, сугубо функционально определил бы облик старой знакомой, как определенно «блядский», и был бы как-то не вполне прав.

Кто покультурней и поэтому знает больше слов, сказал бы, что от нее буквально пышет сексом, – и тоже, пожалуй, ошибся бы. На самом-то деле призыва – не было. Неприязнь, как и ревность, – наблюдательны. Заставляют подмечать и оценивать каждую мелочь. Вот и Карина Сергеевна подмечала. А вот с тем, чтобы оценить, понять, было хуже. Очевидно, в данном случае ей пришлось столкнуться с чем-то незнакомым, не имеющим графы в прежнем ее опыте. Вот и глаза Стрелецкой оставались по-прежнему густо-синими, но при этом глядели все равно как-то не так… не по-прежнему. Все нутро Карины, вся ее врожденная интуиция, женская и вообще, твердили ей, что от этой особы, – такой, какой она была теперь, – надо держаться подальше. Что ничего, кроме беды, компания ее не принесет. Но всякие там предчувствия проходили у нее по графе буржуазного мракобесия, с которым надо бороться. Она и боролась.

В данном случае борьба проявлялась в том, что Карина не только не избегала компании Стрелецкой (та, надо сказать, особо не набивалась), но и старалась проводить как можно больше времени вместе. Делать в санатории оказалось особо нечего, людей подходящего возраста практически не было, а они когда-то все-таки проработали вместе чуть ли ни два месяца. Можно сказать, – земляки. Ну, – почти. А с объективной точки зрения их жизненный опыт различался настолько, что, казалось, они свои двадцать с лишним лет прожили не то, что в разных странах, а и в разные эпохи. Общих тем для обсуждения практически не было. Время от времени, увлекшись рассказом о том, что ее действительно волновало, составляло смысл ее жизни, Карина, глянув на собеседницу, видела этакую слабую, неопределенную улыбку. Обычно так улыбаются собственным мыслям, не слушая собеседника. Карина тоже так думала, и замолкала.

Она была не вполне права. Мысли у ее собеседницы если и не относились прямо к ее словам, то были ими спровоцированы. «Боже мой, – думала бывшая Жар-Птица, – сколько же на свете сортов глупости. Причем характерно то, что наиболее интересные сорта принадлежат людям, в общем, неглупым. Взять хотя бы вот эту вот… мышь. Ведь не дура же. Справляется с такими делами, которые не каждому умному в подъем, а дураку делать нечего. Где можно было, помимо всего прочего, просто-напросто двадцать раз сгореть за эти семь-восемь лет. И сколько же, при этом, дури».