– А ты чего ж здесь?

– Да знал бы кто, как жалею теперь. А по поводу откупных я тебе так скажу. Турки не дураки. Они заломили цену, которую могут осилить только богатые, а что делать бедным или середнякам? Хорошо, если село крепкое и старейшины мудрые, то всех откупить попытаются. Но большинство будет угнано в Пирк. Многие дотуда не дойдут – помрут голодной смертью, других на месте заморят.

– Чего они так ополчились?

– Я в этом не силен. Но слышал от отца, что завидуют нашему богатству. Поэтому всех хотят истребить и присвоить себе состояние.

– Вот зря с отцом в горы не пошел. Вот зря! – Иван хлопнул себя по колену.

– А со мной пойдешь? – Панделис посмотрел сузившимися глазами.

– Это куда ж с тобой? К Василь-аге?

– Нет, – мотнул головой Панделис, – я хочу начать свою войну. А не приходить к брату с пустыми руками. Так пойдешь?

Иван ворочал во все стороны изумленными глазами, нервозно почесывая подмышки.

– Ух-х ты!

– Таддеуса определили. Из меня помощник здесь никакой.

– Эт точно. Я людей знаю, – кивнул Иван, – лучше своих вырастят.

– Тогда слушай меня внимательно. – Панделис наклонился к уху Ивана и отрывисто зашептал.

Глухой ночью, когда Акулини легла спать, когда вороны на дубу угомонились, а полная луна, похожая на кормилицу Таддеуса, вышла из-за горы, Панделис и Иван запрыгнули на спину коня. Животное удивленно мотнуло головой, обреченно фыркнуло и направило шаг в сторону чернеющей дороги.

– Тихо, тихо, Сигнал. – Иван гладил коня между ушей. – Не разбуди мать. А то нам такого всем будет!

– На войну едет человек, турок с ружьями не боится, а матери пугается. Чудны вы, русские.

– Хоть смейся, хоть плачь. Отец-то у меня грек. И вроде бы по-своему жизнь разумеет, а матери моей лишний раз на глаз тоже не шибко показывался. Так ведь и сбежал к Василь-аге так же ночью, ничего не сказав. Выходит, переплавила она его.

– Может, тоже в печь на лопате сажала, чтобы по-русски думать начал? – усмехнулся Панделис.

– А не может, а точно. В отца как-то хвороба вцепилась, да так крепко, что доктор Панайотис только руками развел. Уповайте, дескать, на Бога. Может, смилуется. Так мать ему: мол, на Бога-то надейся, а сам борись. Обмотала отца чем-то да и засунула в печь.

– Это как же?

– Да вот так. Знамо, не одна, подружку свою, бабку Аниту, кликнула. Вдвоем и затолкали. Потом мать запела, я тебе уже говорил, чтобы время отмерить. Через какое-то время вытащила. У отца глаза, что угли граненые – выкатились из орбит. Рот раскрывается, а орать не может. Ну, мать с него всю потную одежду сняла, в чистое одела да давай чаем с медом поить, а потом уже на печь. Через два дня Бог и смиловался.

Они неторопливо двигались по дороге еще с час, пока не показались огни ближайшего села. Сигнал неожиданно фыркнул и замотал мордой.

– Это куда же мы собрались? – Из темноты показалась фигура доктора Панайотиса.

– Бабушку проведать! – раздраженно ответил Иван.

– Бабушки в такое время спят.

– А вы куда в такое время, доктор? – Панделис высунулся из-за плеча ехавшего впереди Ивана.

– А куда глаза глядят да ноги идут.

– Чего так вдруг? – спросил Иван.

– Вчера в больницу пришли солдаты и сказали, в общем, что моя практика в этом месте завершена. И знания мои нужны будут на марше. Вы понимаете, о чем я? Они меня забирают в амеле-тамбуру. И им плевать, кто останется здесь лечить людей. Пришло время дьявола. – Доктор перекрестился.

– Солдаты, говорите?

– Да. Пехотинцы. Петлицы нефтяного цвета. Есть даже офицеры. Да мало того, слышал своими ушами германскую речь.

– Значит, германцы тоже среди них? – Панделис наклонился к доктору.