Под лучами царицы ночи тихая гладь озера блестела, как серебряный диск; из темной зелени дерев фантастически выделялись белые колоннады дворца, блестели и искрились брызги водопада.
Глубокий покой объял уснувшую природу и вдруг среди этого безмолвия послышалась неясная, нежная мелодия, точно далекий звук Эоловой арфы.
Дахир также встал, молча обнял друга, и оба они безмолвно глядели на небо, прислушиваясь к странной, чудесной музыке, какой никогда не слышали.
Мало-помалу в душе их воцарился светлый покой. Смущение, сомнение, тоска – все исчезло; изгладилось даже всякое воспоминание о прошлом и пропал страх перед будущим. Одно настоящее наполняло их. И как все здесь было чудесно, хорошо и величаво спокойно, вдали от людей, от лихорадочной сутолоки их жизни, интриг и дикого эгоизма!…
Если бы эта слепая, невежественная толпа, опьяненная животными страстями, запятнанная пороками, снедаемая болезнями, могла хоть на минуту испытать блаженство, которое дает душевный мир, созерцание природы, деятельное и здоровое существование, она, может быть, пробудилась бы от отвратительного кошмара, называемого ею «жизнью».
В эту минуту громадные столицы и кишащее в них население с его мелочной суетой, дрязгами и постыдной нищетой казались Супрамати просто отделениями ада, где люди приговорены жить в наказание.
Живо вспомнились ему слова, сказанные однажды Нарой перед его посвящением:
– Ты не можешь себе представить и понять то состояние блаженства, которое испытывает достигший известной степени очищения, потому что пока все твое существо еще наполнено беспорядочными и нечистыми токами, царящими здесь. Когда выходишь из храма света, где царит гармония, окружающие нас люди производят впечатление стада диких животных, готовых растерзать друг друга. И ничто не остановит их в безумном беге.
Они знают, что смерть сторожит их на каждом шагу, что каждую минуту она отнимает у них любимое и близкое им существо, а все-таки это не пробуждает в них сознания бренности всего земного.
Утром они плачут на похоронах, а вечером хохочут, пируют и пляшут. Отвратительны эти животные в человеческом образе, и маг беспомощно останавливается перед ними, не зная, чем взять их и как отрезвить их от опьянения плоти, влекущего на гибель.
Теперь Супрамати понимал ее. Он чувствовал, что с тела спадала тяжесть, что у души вырастали крылья и его охватило омерзение при воспоминании виконта де Лормейля или Пьеретты и прочих человекоподобных животных, – добычу смерти, скошенных уже временем, чтобы уступить место другим, столь же мимолетным и порочным существам.
О! Как он счастлив и обласкан судьбой сравнительно с другими! Им овладела потребность молиться, славословить, благодарить Великого Создателя всех чудес, которые ему дано было созерцать. Безотчетно почти он и Дахир опустились на колени.
Это не была определенно выраженная словами молитва, а из всего их существа исходило экстатическое, страстное излияние благодарности.
Когда после этого порыва к бесконечному, они снова почувствовали себя на земле, то заметили, что в них произошла какая-то перемена. Они чувствовали себя легче, гибче, а зрение и слух приобрели гораздо большую остроту. Словом, не будучи в состоянии ясно определить словами, они сознавали, что в них произошла непонятная реакция, и предположение это тотчас же почти подтвердилось.
Взглянув случайно на сад, Супрамати вздрогнул; он увидел теперь то, чего раньше никогда не замечал.
Из всякого растения исходил розоватый светящийся пар, а в чашечке ближайших к нему ползучих растений, обвивавших перила и колонны террасы, мерцали огоньки.