Утреннее солнце окрашивало фасады домов в тёплые оттенки. Надо же, прямо как в песне поётся: «утро красит нежным цветом»!

Будто монеткой по стеклу, скрежетнуло по сердцу: разбомблённый дом! Вон там ещё: посередине зияет провал, а боковины устояли, виднеется содержимое жилых комнат, на ветру развеваются не то шторы, не то простыни, комод накренился над провалом, одна из ножек повисла в пустоте. Страшно! На руинах слаженно и споро работали люди, что-то грузили на стоявшую тут же полуторку.

Большего я не успела разглядеть: мы проехали.

– Может, ещё достанут кого живого, – тихо, про себя, сказала мать.

– Налёт был позапрошлой ночью, – не оборачиваясь, ответил Николай Иванович довольно резким тоном, – ищут не только живых. Нельзя допустить антисанитарии. Понимаем?

Мать только кивнула, хотя он не мог видеть. А товарищ Бродов, сменив тон, спросил с искренним интересом:

– Как в Ленинграде? Сильно бомбят?

– Были налёты и ночью, и днём, но самолётов не много прорвалось: отбили, – сказала мать. – Так и не особенно заметно, где что напакостили.

Тут наш автомобиль, проехав по дуге, покатил по какой-то короткой, широкой улице резко под уклон, и перед нами открылась просторная площадь. Асфальт кое-где раскрашен разноцветными пятнами, посередине – снят, и в неглубокую яму установлены зенитные орудия. На них я и в Ленинграде насмотрелась. Ещё дальше, за зенитками, происходило что-то необыкновенное. Там виднелся огромный чёрный силуэт самолёта, и его опоясывала по широченному периметру исполинских размеров очередь. Люди продвигались достаточно быстро, и лишь у самого самолёта движение очереди замедлялось.

– Я и забыл! – качнул головой товарищ Бродов. – Владимир, помедленнее, пожалуйста! – он вполоборота развернулся к нам. – Это Юнкерс, его сбили на подлёте к городу и, вот, привезли показать москвичам.

Мы уже медленно катили мимо очереди, и я вовсю вытягивала шею, чтобы разглядеть получше возвышавшийся над спинами и головами заинтересованных граждан вражеский самолёт. По моему лицу, наверняка, можно было легко прочитать, как я хочу выскочить из машины и присоединиться к организованным в громадную очередь зевакам. На мать я не оборачивалась, боясь оторваться хоть на секунду от зрелища за окном. Она, думаю, справилась со своим любопытством так, что его было и не заметить: она умеет.

– Сейчас времени нет: нужно скорее вас разместить, меня ждут дела, – тоном, не предполагавшим возражений, сообщил товарищ Бродов, будто отвечая на мою молчаливую гримасу. – Но позже вы обязательно сюда вернётесь, чтобы подойти к самолёту. Хорошо? Он простоит не менее недели.

Тут с другой стороны от машины из-за громоздкого серого здания показались башни Кремля, и наше внимание всецело переключилось на них. Я с замиранием сердца ждала: вот сейчас увижу рубиновые звёзды! Но ни на одной башне ни единой звезды так и не разглядела. Более того, башни были размалёвны какими-то тусклыми, разноцветными пятнами, на стенах – грубые изображения многоэтажных домов, зубцы скрыты деревянными навесами. Однако стоило немного привыкнуть, и очертания Кремля проступили отчётливо, стало видно, какой он цельный и могучий. Крупное здание впереди по ходу движения я вначале приняла за два небольших особнячка.

– Маскировка, – коротко бросил Николай Иванович через плечо.

Позже, когда позади остались длинная улица с невероятной красоты затейливым дворцом, густо покрытым каменной резьбой, – больше я ничего толком не успела разглядеть, поскольку ехали быстро – и площадь с каким-то памятником, а наш автомобиль приняла в свои объятия новая улица, товарищ Бродов сказал, что мы на Арбате. Мне прежде не раз приводилось слышать это название, и я привыкла считать Арбат одной из главных улиц Москвы – соответственно, просторной и торжественной, наподобие Невского проспекта. Но улица оказалась неширокой, с небольшими разномастными домами и, в целом, уютной на вид. Автомобиль свернул налево, в переулки, ещё поворот-другой – и мы приехали.