Бродов пригляделся. Вот в чём дело! Живы не деревья, а вишнёвые кусты, беспорядочная поросль, которую аккуратные хозяева обычно вырезают. Вот и клонятся до земли упругие, длинные пруты, похожие на прибрежный ивняк.

Нужно будет завтра отправить сюда шофёра, чтоб купил вишни побольше. Можно и на рынке, но тут будет прямо с веток и в достаточном количестве. Отвезти в Школу, а часть в Лабораторию – порадовать девчонок.

До чего тиха и пустынна улица! Неестественно. Летний жаркий вечер, а люди не гуляют, не пьют чай на старых верандах. Люди воюют, люди работают на оборонных заводах. По домам расселили много эвакуированных, но и те на работе. А детвора где? Кто в садиках, кто в пионерлагерях, где ребят стараются хоть как-то подкормить и подбодрить. А подростки вкалывают на заводах, там и спят зачастую после смены: не остаётся сил и времени доплестись домой. На хозяйстве – одни немощные старики.

А проклятая война снова десятками и сотнями вёрст пожирает страну, как лесной пожар…

Лично Бродову открытие Школы принесло по второму ромбу в петлицы, поскольку он теперь руководил достаточно большим и разветвлённым подразделением, хотя и носившим по-прежнему кодовое наименование «Особая группа». Однако Николай Иванович испытывал иррациональную неловкость за свою принадлежность к высшему начсоставу: настолько неудачными он считал действия военного руководства в последнее время. Он знал из тех секретных докладов, с которыми ему полагалось знакомиться, как ропщут солдаты – не на тяготы войны, не на холеру, что разгулялась по всей прифронтовой полосе, а на бездарные приказы начальства. Гражданское население не роптало: люди молча, упорно делали всё возможное и невозможное, что зависело от них – даже настроение старались поднимать себе и близким…

Бродов считал, что знает, как исправить целый ряд ошибок и просчётов, но не имел ни малейшей – даже теоретической – возможности повлиять на ситуацию, и испытывал от этого острую, болезненную досаду. Его – человека, нюхавшего порох только на учебных стрельбах в Академии, слушать не станут и скажут: «Занимайся своим делом!» Он и занимался, не покладая рук…

Прочитав очередную сводку, которая повествовала, помимо боевых действий, о стечении стратегических просчётов и тактических промахов, приведших к неудачам, Николай Иванович собирал очередное совещание отряда слежения.

– Товарищи, знаю, что работаете во всю силу, и всё-таки: посмотрите ещё внимательнее, попробуйте другой заход какой-то, похитрее. Должно быть нейровмешательство, которого вы не учли! Не может на пустом месте…

Он сам понимал, что повторяется, что не в первый раз обращается к сотрудникам с одним и тем же призывом, и что те действительно стараются выполнить приказ, что тратят свободное время, предназначенное для отдыха, на поиск малейших признаков не выявленных ранее вражеских внесознательных воздействий на высший и средний комсостав. И всё-таки они должны найти! Не может же быть, чтобы на пустом месте…

Специалисты мучились, недосыпали, но отвечали одно и то же:

– Единственное изменение – степень давления…

Был у них в ходу такой рабочий термин: «общее давление эгрегора».

– С весны сорок второго фашисты резко усилили общее давление, и оно продолжает нарастать. Мы отвечаем усилением защиты. Защиты включением не хватает, применяем комбинированные варианты. Сдерживаем напор.

– Вам требуется подмога: ещё люди, артефакты?

– Будем рады пополнению! Но, по совести, на данный момент нам хватает ресурсов, чтобы держать оборону.

Они отлично знали: нет сейчас у начальника свежих людей для пополнения отряда! Бойцов же надо найти, подготовить. Наиболее действенные артефакты на данный момент тоже исчерпаны. И всё-таки Бродов настаивал: