Девицы распустили косы, расчесали их гребнями. Волосы Коряши, рыжие, кучерявые, даже до плеч не доросли, видать, брили её недавно. Послышались смешки. Громче всех хохотал Зарни, братец Отрады:

– Даже у меня волосы длиннее. В самую пору для грязюка жена!

Ретиш подпрыгнул, высматривая его золотистые вихры. Вон он, слева, чуть позади женихов. Эх, запустить бы камнем, чтобы чего зря не выкрикивал, да только за такое обреют.

Девицы разложили на коленях цветы, принялись плести венки и петь:

«Я лицом светла, как белянки цвет.

Синь глазам моим дали васильки.

Зрелые хлеба – косы у меня.

Щёки же мои – мальвы лепестки».

Звонче всех пела Ислала. Голос её звенел что молоточки в кузне. Женихи только на неё и смотрели. Вдруг песню прервал крик:

– Чего пялитесь?! Моя она! Моя! Слышали?

Дорчин выбежал вперёд, размахивал руками, подскакивал то к одному, то к другому парню и орал им в лица:

– Моя! Моя!

Силан с Нежаном выбрались из толпы, схватили Дорчина под руки и пытались образумить. Он отпихивался и кричал: «Моя!» Стоящие позади женихов расступились, чтобы не зашибло случайно. Рядом с глиняным родом оказались Отрада с Зарни. Наконец Дорчина успокоили, поставили снова в ряд, а девицы продолжили песнь.

– Чего это он разбушевался? – спросил Ретиш Зрина.

Ответила за него Отрада:

– Чего тут непонятного? Ислала краше всех, и волос у неё самый длинный. Вот парни на неё и заглядываются, а Дорчин боится, что она другого выберет. Только зря он изводится, Ислала отцу перечить не станет, а он давно с Мощёром сговорился дочь за Дорчина выдать.

– Мог бы и получше жениха ей сыскать, – поморщился Ретиш.

Зарни, заслышав разговор, обернулся, фыркнул:

– Фу-у, с грязюками говоришь! Сестрица, и не зазорно тебе?

Отрада упёрла руки в бока:

– С кем хочу, с тем и говорю! У тебя ещё дозволния не спрашивала.

Зарни хмыкнул и отошёл к Емве, который стоял поодаль с Силаном и Нежаном.

«А волосы у него и вправду отросли, уже уши прикрывают, – с досадой подумал Ретиш. – Вот бы он чего натворил, чтобы его обрили».

Зрин же насмехался над Отрадой, но говорил серьёзно:

– А что, тебе отец тоже жениха сыскал?

– Сыскал. Нежана. Вот он и ждёт, когда я в пору войду.

Ретиш почувствовал, как за его спиной тихо ахнула Медара. И будто заледенела вся, так холодом от неё и повеяло.

– Только мне открылось, что не быть ему моим мужем.

Медара ожила и выдохнула свободно. Ретишу почему-то тоже легко стало.

– Кому же быть? – всё спрашивал Зрин.

Отрада разрумянилась, опустила глаза.

– Не знаю. Этого не открылось. – Тут же вскинула голову, сказала гордо: – Как расцвету, краше Ислалы стану. Кого захочу, того и выберу!

Зрин рассмеялся:

– Только не осрамись, когда петь будешь. А то у женихов уши лопнут.

– Я хорошо пою! – осерчала Отрада.

Тут смолкла песня девиц, и женихи пошли к ним с подарками. Дорчин, опережая всех, бежал к Ислале. Она приняла подарок и поскорее возложила венок ему на голову.

Коряша высматривала Умира, даже встала на камне. Ретиш оглянулся. Куда он запропастился? Неужто и правда ослушаться решил?

– Уми-и-ир! – разнеслось над пустошью.

Коряша соскочила с камня и побежала, расталкивая толпу, к Ёдоли. Когда люд расступился, пропуская Коряшу, Ретиш увидал уходящего Умира. Она нагнала его, вцепилась в рубаху, заголосила:

– Женись на мне! Ты не смотри, что я неказистая. Я сноровистая, работящая. Преданней меня ты не сыщешь!

На пустоши стало тихо. Только шум ветра да шелест травы слышался.

Умир обернулся. Коряша едва ему до груди доставала. Он присел перед ней.

– Глупая, разве ж в красоте дело. Погубишь ты себя со мной.

Коряша вытерла слёзы, вскинула голову.