– Вы идите, я здесь останусь. – вышла к ним Медара.

– Ты не захворала? – забеспокоился Умир.

Медара покачала головой.

– Нет. Устала просто.

– Вот что. Помощи от вас с Тихушей немного. Проверьте садки и ступайте домой, а к вечеру похлёбку из рыбы сварите.

Умир махнул остальным, чтобы шли за ним, и стал взбираться на пригорок.

Зрин притянул к себе Ретиша, зашептал в ухо:

– Это не хворь с ней. Ей Нежан по душе. Я давно приметил.

Ретиш аж остановился.

– Да ну? Чего она тогда пряталась?

– Может, стесняется? Она всегда прячется, как его завидит. А после подсматривает за ним. И по ночам плачет.

– А Благоже сказала, что замуж не хочет.

Зрин усмехнулся:

– Хлебный род её не возьмёт. И Нежана к нам не пустят. Да он Медару и не замечает.

– И была ей печаль тогда горевать? Не так уж он и хорош. Вот Ислала и правда красивая.

– Скучная она. Слова не скажет. С ней с тоски помрёшь.

– А Дорчину, похоже, нравится. Вон как смотрел на неё.

– Чему тут дивиться? Хлеб, железо и ведовство завсегда между собой женились. Наверняка Мощёр и Сиян сговорились уже.

Поднялись на пригорок. В стойбище чужаков кипела работа. Одни мужчины сплавляли по реке связанные между собой брёвна, другие подтягивали плоты к берегу, развязывали верёвки, брались по двое за бревно и несли к светлому лугу.

– Ох, и силищи у них. Таким зуди ни к чему, – проговорил Умир.

Посреди луга женщины и мальцы копали широкую яму.

– А там чего? – спросил Ретиш.

– Не пойму. Велика для погреба. – Умир сложил ладони у рта и крикнул стоящим поодаль хлебникам, ведунцам и кузнецам: – Насмотрелись? Давайте назад, нам работать надо.

– Подождёте! – огрызнулся Емве.

Нежан что-то сказал остальным, похоже, вразумил, потому как все направились к оврагу.

После дождя пришло тепло. И шестида не кончилась, как земля согрелась, пора было сеять.

Чужаки к тому времени построили над ямой домину о шести углах. Как сделали крышу, стали заносить в него ящики.

– Неужто и вправду все вместе там жить будут? – удивлялась Медара.

– Кто ж знает, какой у них уклад в горах. Ты жила с ними, вот и скажи, – насмешничал Зрин.

– Не помню, – ответила она тихо.

– Чего язвишь? – осадил его Умир. – Ей трёх витков не было, когда её отец в род вернулся. Хватит глазеть, завтра к пахоте приступать, нам зудей всю ночь лепить.

Глины натащили много. За сараем целая гора высилась. Ретиш со Зрином вычистили большой чан, после стали носить воду. Умир привёз на тележке кувшины с льняным маслом.

Вечером к сараю потянулись жители Ёдоли, но входить не спешили, ждали родовиков. Первым появился Енослав, хранитель деревянного рода, самый молодой из родовиков. Помявшись в воротах, он отошёл к своей челяди.

– Чего он не заходит? – спросил Ретиш.

– Сувра ждёт. А после Сияна и Мощёра пропустит. Не толпитесь тут, ведуна самой Благоже встречать пристало. – Умир отвёл всех в сарай.

– Чем деревянный род хуже остальных? Им же не надо предназначенного исполнять, – не унимался Ретиш.

– Исполнять не надо, только и нужды в них особой нет. Матушка говорила, что после исхода дерево в большом почёте было, все строились. А теперь что? Так, починить кое-когда выпадает. И на мену ставить нечего, леса везде полно. Это не хлеб с железом. А ведуну и в Торжище плавать не надо, к нему люд сам приходит.

– Ловко устроился: руду, брёвна да глину не таскает, на поле работники у него, нигде спину не гнёт, только знай – предков спрашивает. А Тихушу не смог поправить, – вставил Зрин.

– Откуда тебе знать, как ему ответы предков даются! – Умир проговорил тихо, чтобы не услышали снаружи. – Лучше Ретишу объясни, что к чему. Он разумным стал, в следующую пахоту сам будет зудей лепить.