– Моей любви полуденное солнце…

Мне душу распяли,

Как Божьему сыну когда-то жизнь распяли под небом…

Все для тебя,

Без тебя мое сердце пустое…

Я один – никому не известный осколок жизни извечной,

Здесь, на земле в трухлявый тлен обращусь…

– бормотал Азраил, лежа с закрытыми глазами на полу маленькой комнаты, интерьер которой составляли многочисленные стулья и ширмы.

Такого не было в роли, – тревожно проговорила девушка. Локоны ее беленого парика разметались по спине и плечам.

Сола сидела на полу рядом с Азраилом и задумчиво смотрела на его закрытые глаза. Заботливое беспокойство жаром разбрасывалось по ее лицу.

– Азраил бредит, – догадался парень в костюме лучника, незаметно подошедший к ней. Он перестал размешивать сахар в уже успевшем остыть чае и уставился на Азраила.

– Замолчи, Хэпи! И откуда ты только берешься со своими убийственными репликами! – выкрикнула Сола.

– А что? Роль-то он отыграл, – не меняя тона и выражения лица, заметил тот, опустившись на пол рядом с Солой, – и какую роль… Это были яркие краски, Азраил, – он похлопал неподвижного Азраила по плечу. – Я видел, как текли слезы по растроганным лицам, перемешиваясь с падающим светом, цветные слезы… – Хэпи хотел продолжить, но Сола окатила его таким презрительным взглядом, что он предпочел отдалиться на безопасное расстояние, предварительно отпив пару глотков для демонстрации своего равнодушия к ее эмоциям.

Молодой человек в монашеской рясе и с тяжелым железным крестом в руках появился в дверях:

– Что у вас тут происходит?

– Оставь ты его, Сола, пойдем: в последнем действии Азраила нет, а вызывать в конце начнут, так его отсутствие и не заметят.

– Это Азри-то не заметят? Что ты, Верти, мы не можем вот так его бросить! – Беспокойство Солы становилось навязчивым.

Верти пожал плечами, повертел в руках крест и куда-то пропал.

– Что вы тут расшумелись? Спектакль-то еще не кончился… – с почтительной расторопностью произнес высокий юноша, заглянув в комнату.

– Квентин, сейчас же антракт, – обратилась к нему Сола.

Квентин поправил сбившуюся на глаза челку и ушел, вдруг о чем-то вспомнив. Сола в очередной раз вздохнула. Азраил лежал неподвижно и ровно дышал. Казалось, он просто уснул. По коридору прогремели широкие шаги. Через минуту некто с ног до головы в белом, на длинных ногах и с удивительно надменной гримасой на лице, промелькнул в дверях, громко бросив в них:

– Чего, господа, ждем? На сцену, живо!

– Вот чего! – взвизгнула Сола. – Нас без Азри точно освистают.

– А-а-а, обморочный, – усмехнулся тот, входя в комнату. – Что это вдруг освистают? Рухнул он уже за сценой. Говорят, играл неплохо… – рассуждал он, расхаживая из угла в угол на своих длинных ходульных ногах, то и дело двигая стулья. Сценическое одеяние тяжелыми складками волочилось следом.

– Ты нимб на божественной голове своей поправь, – не поднимая глаз, ровным голосом ответил ему Хэпи. Сделав глоток остывшего чая, он подошел к Азраилу, нагнулся и потряс того за плечо. – Давай, Азраил, приходи в себя.

Гордас не отвечал, продолжая расхаживать по комнате. Казалось, он вообще ничего не слышал. Готический крестик в ухе раскачивался в такт шагам.

– Ты что делаешь! – вскочив и оттолкнув Хэпи, прошипела Сола. – Не надо его трясти! —Сладкие капли холодного чая пролились на пол.

– Привожу его в чувство, – Хэпи повысил тон, стараясь не выйти из себя. – А вот что ты делаешь, мне не понятно. Если бы я испачкал свой маскарадный костюм, Вальсам меня со свету бы сжил, дабы я не смел более осквернять сцену великих, – проговорил он с торопливой иронией.