Закон Божий преподавал у нас протоирей Казанского собора отец Константин Чикаревский. Священник этот отличался редкостной добротой и чудачествами. Прошло больше полувека, но образ нашего законоучителя не потускнел. Батюшка, как мы все его звали, стоит перед глазами как живой и требует: «Увековечь!»

Высокий седой старик лет восьмидесяти, с большим крючковатым носом, близорукий, теряющий память и рассудок, был, однако, фантазёром. В добрые минуты он принимался рассказывать любимую им повесть об историческом Тамерлане-завоевателе. Из-за плохой дисциплины на его уроках нам не удавалось прослушать эту интересную повесть до конца; оборванная на половине, она всякий раз начиналась заново и совершенно по-новому. Бывали случаи, когда наш наставник являлся в класс с подозрительно красным лицом, тогда ребята особенно озорничали, заставляя батюшку прибегать к кулачной расправе. Несмотря на возраст, отец Константин имел крепкие зубы, рассердившись, он нервно постукивал о них карандашом, приговаривая:

– Слушайте! Оставьте, я говорю, ведь это вам даром не пройдёт!

Ещё батюшка имел привычку прищёлкивать пальцами правой руки о кулак левой. Урок Закона Божьего не вызывал в ребятах тревоги или скуки, батюшку все любили и встречали с радостью. До звонка в ожидании его урока класс напоминал зрительный зал перед поднятием занавеса. По своей рассеянности батюшка всегда путал классы, опаздывал, и ребята сами отправлялись ему навстречу.

Дежурный ученик, в обязанности которого входило чтение молитвы до и после урока, давал сигнал ребятам прятаться всем под парты, а сам исчезал за печкой. В дверях приплясывающей походкой, с журналом в руках появлялся батюшка, на лице растерянность и недоумение, его карандаш начинал нервно выбивать дробь по зубам. Класс пуст.

– Не туда попал, стало быть, – рассуждает он вслух.

Ребята фыркают, поднимая невидимую батюшке возню, дежурный, выскочив из-за печки, даёт команду: «Встать!» – и читает молитву: «Преблаги Господи яко…», не давая батюшке опомниться, суёт список отсутствующих. Батюшку ждёт кафедра, она в должном порядке: чернильница перевёрнута кверху дном, приготовлена ручка со сломанным пером, потыкав ею без толку в дно чернильницы, учитель чистит перо прямо о седую голову. Осаждая батюшку просьбой продолжить историю Тамерлана-завоевателя, озорник искусно суёт в рукав батюшкиной рясы карандаши, ручки, перья. Батюшка медленно овладевает мыслями, его внимание привлечено журналом, он снова берётся за ручку, не глядя, нащупывает отверстие чернильницы, обнаружив подвох, одним движением сметает с кафедры решительно всё; чернильница летит в угол, вдогонку из широкого рукава сыплются карандаши, ручки, перья. Батюшка, обезумев, не разбирая правого и виноватого, щедро раздает пощёчины. При всём своём добродушии, батюшка, теряя терпение, дрался как-то по-особенному, наотмашь, приговаривая при этом:

– Ведь я драться буду, вот оно что, и бить буду пребольно!

При каждом взмахе широких рукавов рясы ребята ухали хором, заставляя батюшку оборачиваться, делать остановки. Отведя таким образом душу, овладев собой, он принимался за журнал, отмечая по списку отсутствующих. Путаница при этом происходила невероятная, в списке была фамилия самого дежурного и всех его друзей, не желающих отвечать заданный урок. Батюшка обычно, вызвав ученика, сам же торопливо доставал из-под стола стаканчик и опрокидывал его. Учеников эта пикантная ситуация явно смешила. Кто-то с необыкновенным искусством воспроизводит его собственный голос: «Гаврилыч! Налей-ка стаканчик». Батюшка не мог равнодушно слышать этой коварной фразы с упоминанием имени дьячка – начиналось расследование. Виновники весьма находчиво переключали гнев батюшки на еврея Гарелика, оставшегося в классе из любопытства. Тут уж батюшка, забыв всё на свете, отводил душу! Врага церкви общими усилиями изгоняли из Храма науки. После чего следовали притчи, проповеди, в которых, сколько помню, доставалось главным образом Льву Толстому, тогда отлучённому от Православной церкви.