В то время, по его словам, он разводился с женой. Работал в какой-то лечебнице помощником нарколога.

Марк сразу же взял надо мной опеку. Как опытный психолог, быстро раскусил, кто перед ним: наивный парнишка из России. Но – «с соображением», может учиться.

Вскоре он мне признался, что когда-то «курил очень много травы*», поэтому у него теперь проблемы с памятью. Не знаю, от травы или от чего-то другого, но Марк действительно не мог запомнить многих специальных названий и терминов, которые мы, студенты, обязаны были знать. Так что, взяв шефство над своим, как он меня называл, «русским братом», Марк сделал правильный ход: на экзаменах я помогал ему и подсказывал, как мог.

Зато Марк – салют ему, салют! – был знатоком иных слов и терминов, которые не употреблялись в экзаменационных вопросах, но очень часто вылетали из уст студентов, да и преподавателей тоже: dope, coke, weed, booze[2] и прочая, прочая. Короче, богатейший словарь американского наркомана открывал передо мной свои первые страницы, где были рассыпаны бесценные сокровища.

– А что такое гера? – спрашивал я Марка, услышав новое слово.

Марк широко улыбался, и в разные стороны разъезжалась его рыжеватая щетинка. Смотрел на меня с такой любовью, с какой, наверное, отец смотрит на первые шаги своего годовалого сына.

– Гера – это героин, мой друг. Такой, знаешь, серенький порошочек в маленьком целлофановом пакетике.

– А-а… А что такое кокс?

– Это кокаин. Тоже порошочек, но беленький. Обязательно запомни, мой русский брат: героин обычно колют, кокаин нюхают, – Марк загадочно проводил толстым указательным пальцем под носом, отчего его крупный носяра перекашивало на одну сторону. – Запомнил? Не перепутаешь?

Слышалась в его голосе и добродушная ирония: в самом деле, ему приходилось рассказывать о таких вещах – трубках для курения крэка, шприцах, таблетках – о чем знают даже школьники. Как настоящий учитель, Марк был терпелив: по нескольку раз показывал, как втягивают в ноздрю воображаемый кокс, скручивают сигарету с травой или вмазывают* героин.

Так мы и помогали друг другу в учебе.

Марк любил шутить, часто смеялся. Он был балагуром, рубахой-парнем. Что называется, весь на ладони.

Но иногда я замечал – в его глазах поселяется какая-то глубокая печаль, грусть такая пронзительная, что было больно смотреть на него, скрывающего что-то глубоко в своем сердце…

В классе нас называли «братья Марки». Мы вместе ходили во время ланча в кафе или китайский буфет. Порой я жаловался ему, что в этой науке мне многое, едва ли не все, непонятно, что, наверное, зря я полез в эту область, сел не в свои сани. Меня начала точить ностальгия. Все чаще я вспоминал дом в России, своих родителей, сад, речку, где, будучи пацаном, купался и ловил рыбу с друзьями. Я чувствовал себя чужаком среди этих людей – грубых, шумных, постоянно хохочущих над непонятными для меня шутками. Они смотрели на меня как на явление диковинное, заморское, случайными ветрами принесенное в их мир…

С первых же дней между мной и Марком возникло взаимопонимание. По крайней мере, так мне казалось. Порой Марк делал верные замечания, давал мне мудрые советы, к примеру: «Ты чересчур озабочен будущим и слишком часто оборачиваешься в прошлое. Старайся жить настоящим», «Если не можешь решить проблему, то смирись и доверься Богу» и т. д.

Как-то раз, во время одного такого нашего разговора, я заметил, что с Марком что-то неладное. Он вроде бы идет рядом, отзывается на мои реплики, дакает, но меня не слышит. Мы шли в буфет, и Марк почему-то постоянно отставал. Я обернулся… Это был не Марк! Не балагур и не хохмач, а изможденный старик с бледным лицом. Он еле плелся, его била дрожь: дрожали плечи, тряслась голова на напряженной шее.