Словно некое чутье вело бабушку. В Молотове она разговорилась с какими-то мужиками, и они отвезли ее, вместе с детьми и старухами, в лесной поселок на реке Чусовой, «заимку», как они говорили, где жили ссыльные переселенцы. История поселка была удивительна, отчасти даже фантастична и немного напоминала историю самой бабушки. Жили в поселке раскулаченные, в основном бабы с детьми и старики: мужики и молодежь подались на заработки в Молотов и в другие уральские города.

Но чудо заключалось в том, что эти зажиточные крестьяне из нескольких крупных яицких казачьих станиц, сговорившись, ушли сами. Не стали дожидаться, пока их выселят, лишат имущества и пошлют в лагеря или в казахские степи – умирать с голоду. Они ушли, как бабушка из своей московской квартиры, сами, добровольно, «чтоб соседей в грех не вводить», сказала ей впоследствии одна из баб.

Еще в 1929 году они заранее отогнали в условленное место, в «заветную балку», несколько лошадей, бросили свои избы, скотину, хозяйство и ушли вверх по Уралу, сложив свой скромный скарб, иконы и самый необходимый инвентарь на телеги, усадив туда же стариков и детей. Как им удалось миновать сельские заградотряды, как они умудрились забраться так далеко на Север, знал один только Всевышний.

Поселок построили «нахаловкой» среди тайги над рекой Чусовой. И власти смирились, махнули рукой. Машина репрессий работала грубо, кое-кому удавалось проскользнуть между жерновами. Мужики срубили своим бабам избы, баньки и даже одноглавую церковку, хотя попа в ней не было.

Не было в поселке ни сельсовета, ни милиции, ни школы, ни фельдшерского пункта, не говоря уж о больнице, но все-таки он был не совсем бесхозным: советскую власть представлял изредка наезжавший из города Чусового уполномоченный. Поселок считался артелью. Бабы вязали платки из козьего пуха и отдавали уполномоченному, а он начислял им за это трудодни. Хотя какие трудодни! Грех один.

Бабушка предложила открыть в поселке школу в обмен на жилье и кормежку. Бабы согласились.

Им отдали недавно опустевшую избу с русской печкой, стали выделять продукты. В поселке было несколько дойных коз и куры, а в реке водилось много рыбы. У каждой избы был свой огород, и тут уж бабушке пришлось копать каменистую землю самой. Семена ей ссудили.

Никита обожал бабушкины рассказы о жизни в тайге, о том, как ходили летом в лаптях, а зимой в валенках, как вся школа с первого по последний класс собиралась в одной избе, как учились поначалу без учебников, тетрадей, чернил и перьев, без мела и классной доски. Зимой, в хорошую погоду, писали на снегу, летом чертили углем на полу или складывали буквы из сосновых иголок.

Разумеется, в поселке не было фортепьяно, – не то что в барском доме в Вольске! – но нашлась привезенная кем-то из мужиков гармонь-трехрядка. Клара Эммануиловна освоила ее и начала учить детей музыке. Бабушка преподавала все дисциплины: математику, русский язык и литературу, историю, географию. Елена Николаевна и старушки старались обучить детей иностранным языкам. Впрочем, все они подменяли друг друга, а бабушка еще и лечила всех понемногу, хотя главным средством от всех болезней в поселке считалась баня.

Лекарства, как и все остальное, чего нельзя было раздобыть или вырастить на месте, – соль, мыло, муку, крупу, керосин, спички, – привозили в поселок мужики, не забывавшие своих баб. Везли сразу помногу, сколько могли захватить. Каждый знал, что работает не только на свою семью, но и на весь поселок. Все зависели друг от друга, все друг друга выручали. Когда бабушка попросила привезти учебники, тетради, писчие перья и чернила, мужики крякнули, затянули пояса, но привезли.