Промыкавшись неделю в этом аду, Костик снял комнату в Выхино, на Самаркандском бульваре. Специально не искал – случайно совпало. Наконец-то хоть в чем-то повезло – хозяйка-пенсионерка согласилась пустить холостого мужчину и сбавила цену до пятидесяти рублей, потому что ей хотелось иметь под боком врача. Чуть ли не каждый вечер Костику приходилось выслушивать ее однообразные жалобы и повторять уже озвученные рекомендации, но это дело происходило под чай с печеньем да вареньем, так что за свои труды он получал довольно сытный ужин. Чаю и всего, что к нему полагалось, хозяйка Мария Александровна не жалела. Хорошая попалась бабка, что там говорить… Малость занудливая, но кто из стариков не имеет этого недостатка? Зато – чистюля-аккуратистка, все блестит-сияет, пылинки с лупой не найдешь. Костик вообще любил чистоту (дома приучили), а после общежития полюбил ее невероятно.

В Эндокринологическом центре Костику сразу же объяснили, что возможность двигать науку вперед – это не обязанность, а привилегия, которая предоставляется лучшим из лучших. Научный руководитель профессор Макарышев, кривоногий, кривобокий, сутулый, да вдобавок ко всему и с косящим внутрь левым глазом, сразу же припахал Костика к строительству собственной дачи. Хорошо еще, что не в качестве строителя, а как надсмотрщика за строителями, но все равно было очень неприятно. В клинике Костик появлялся один раз в неделю, редко когда два, а все остальное время проводил в подмосковном поселке с звучным названием Шарапова Охота. Частенько приходилось бывать там и по субботам-воскресеньям, потому что мастеры-ломастеры, как называл их Макарышев, работали по своим графикам.

Маме с бабушкой Костик врал про замечательное общежитие, интересную научную работу, вкусные обеды, стоимостью в один-два рубля и замечательную московскую жизнь. Перед каждым телефонным разговором он съедал плитку шоколада, до которого был великий охотник, чтобы голос звучал веселее. Домашние радовались тому, что их мальчик вышел на большую дорогу. А мальчику хотелось бросить все к чертовой матери, вернуться домой в Самарканд, устроиться на работу в областную больницу и зажить нормальной жизнью нормального человека. И хрен бы с ней, с наукой, гори она синим огнем вместе с опостылевшей стройкой профессора Макарышева, гори он синим огнем вместе со своей недостроенной дачей!

Москва бьет с носка и от этого тоска. Костику очень не хотелось быть мальчиком для битья, но его забыли спросить.

Останавливало только одно – возвращение стало бы немужским и неспортивным поступком. Дедушка Костя, будь он жив, не порадовался бы за внука, малодушно бегущего от трудностей. Сам дедушка перед трудностями никогда не пасовал. В тридцатые годы учился в ленинградском институте физической культуры имени Лесгафта, жил впроголодь, по ночам разгружал вагоны и вообще брался за любую тяжелую работу, но закончил институт с отличием и дорос до директора спортивной школы. «А начинал ведь с того, что мячик на пустыре пинал с такими же охламонами», всякий раз умиленно говорила бабушка, рассказывая внуку о славном жизненном пути деда.

«Ничего, ничего, – уговаривал себя Костик. – Нужно немного потерпеть. Когда-нибудь и аспирантура закончится, и дача достроится, и вообще все наладится… Москва не сразу строилась».

Под «вообще все наладится» подразумевалось знакомство с хорошенькой москвичкой, доброй, ласковой и умеющей готовить не хуже бабушки. Ну и с квартирой, ясное дело, не вечно же на Самаркандском бульваре комнату снимать.