Мне стало по-настоящему стыдно. Или как минимум неловко. Клара Викентьевна, за которой ухлестывал мой предшественник, не забыла об этом, а даже наоборот – пристегнула сюда мою рассеянность. Мол, я ей не доверяю из-за не сложившейся личной жизни. А я-то просто закрутился и забыл, что она вообще-то парторг и еще главлит, то есть отвечает за идеологию в нашем издании. Да уж, теперь выкручиваться придется.

– Вы уж меня простите, – я не стал городить огород, а просто признался в собственной невнимательности. – Столько всего произошло, голова просто пухнет. Мы с вами настолько сработались, что мне уже казалось, будто и так на одной волне. Расслабился, извините.

– Понимаю, Евгений Семенович, – строгая парторгша растаяла. – Вы уж будьте собранным… Время сейчас непростое, нельзя распускаться.

– И не говорите, – серьезно кивнул я. – Так, давайте вернемся к «Правдорубу» и вашим соображениям.

– Конкретных соображений пока нет, – пожала плечами Громыхина. – Есть только предположения. В частности, я бы на вашем месте присмотрелась к Никите Добрынину. Его дед был местным священником. Служил в Успенском соборе, который уничтожили в тридцатые годы.

– И что? – удивился я. – У нас, конечно, светское государство, но иметь родственника-священнослужителя не преступление. Разве это аргумент?

– Это еще не все, Евгений Семенович, – снисходительно улыбнулась Громыхина. – Деда Никиты арестовали за антисоветскую деятельность – как раз из-за ситуации с храмом. Звали его Амвросий, в миру Кирилл Голянтов…

Знакомая фамилия, вот прямо сегодня ее слышал. Точно!

– Отец Вадима Голянтова, действующего священника, который считается неблагонадежным, – закончила Громыхина. – А это родной дядя Никиты по матери. Вы не знали?

– Как-то вот не довелось… – от неожиданности у меня язык начал заплетаться. – Наверное, забыл. Но ведь Никита, насколько я знаю, комсомолец?

– Совершенно верно, – кивнула парторгша. – Причем характеристики у него хорошие. Но в связи с открывшимися обстоятельствами… Вы понимаете, – Громыхина выразительно показала глазами на экземпляр «Правдоруба». – Всякое могло случиться в молодой горячей голове. Комсомол комсомолом, знаете ли, но тут семейная память.

– Я учту, Клара Викентьевна, спасибо, – сосредоточенно нахмурился я. – И если еще что-то узнаете… Сообщите, пожалуйста, мне. Разумеется, неофициально.

Громыхина кивнула в ответ, затем, довольная собой, встала, вышла и закрыла за собой дверь.

Рабочий день подходил к концу, но у меня из головы так и не шел разговор с парторгшей. Ее слова о Никите и его репрессированном дедушке… Могло ли это стать спусковым крючком и заставить парня участвовать в антисоветском самиздате? Теоретически – да. Но, если честно, причина, как любил говорить один мой друг из прошлой жизни, на тоненького. Сильно сомнительно, что юный пламенный комсомолец вдруг начнет мстить за репрессированного деда-священника.

А вот то, что Вадим Голянтов, он же отец Варсонофий, тоже родственник Никиты – это гораздо интереснее. Проще будет мосты наводить с оппозицией града сего. Правда, дядя племянника-комсомольца, скорее всего, не жалует. Да и по ту сторону, полагаю, отношение не лучше. Но все-таки уже что-то. Не удивлюсь, если Аэлита Ивановна Челубеева, она же Кандибобер, четвероюродная сестра нашего Бродова. Город-то маленький, все возможно…

Кстати, о Бродове. Интересно, почему его так завел материал «Правдоруба» о репрессиях? Тоже кто-то из предков попал в жернова государственной машины? С другой стороны, у меня вот тоже в роду были пострадавшие от советской власти. «У меня» – в смысле у Кашеварова, хотя у того, кем я был в прошлой жизни, тоже наверняка нашлись бы такие родственники. Просто я, к сожалению, этой темой, будучи Женькой Кротовым, не интересовался. А жаль. Но не обо мне сейчас речь, а о том же Бродове и, возможно, других журналистах, тайно сотрудничающих с «Правдорубом».