Женщина остановилась шагов за тридцать. Спросила:

– Алексей Степанович?

– Да. – Остановился синхронно, опешив полностью. – Откуда вы знаете?! Как вы на трубы попали?!

– Не беспокойтесь, я не нарушу режим территории. – И снова пошла навстречу.

Когда подошла вплотную, сторож понял, что женщина молода, лет тридцати, красивая, и что она… пышет светящимся паром.

– Вы – ангел? – не выдержал он.

Женщина, с очевидностью утвердительного ответа, кивнула.

– Меня зовут Иеремиила.

– Как?

– Иеремиила. Непривычное имя. Для простоты называйте меня Ириной.

Дядя Лёша не знал, что сказать, в голове колыхалось бессвязное месиво, вздрагивая от едких вопросов: «В платье по трубам – удобно? Могла бы не походить на человека. Ерунда ерундой, правда?»

– У вас тяжёлое время. Но поправимо это.

Да, её голос звучал в голове, как в мутном огромном стакане, сторож сделал двойное усилие, два раза моргнул, посмотрел ей в глаза, полупасмурные.

– Вы любите эту улицу? – спросила Иеремиила, не сомневаясь ничуть.

– Можно и так сказать, – выдохнул сторож.

– А она погибает.

– Вы о домах говорите? – Уточнил всё ещё с недоверием. – Старинные постройки по всей Москве гибнут.

– Давайте выйдем за ворота. Я обещаю вам, никто не заметит вашего отсутствия.

– Если не хватятся, то пойдёмте.

И они пошли по Пантелеевке к Индустриальному проезду. Дядя Лёша пришёл в себя, но впал в тревожно-горькое состояние, он догадывался, что Иеремиила хочет попросить его о чём-то, и пребывал в уверенности: с ним зря теряют время.

– Алексей Степанович, вы неправы. Вы многое можете.

Сторож смутился:

– Не знаю. Попробуем, раз уж требуется.

– Требуется. Я сейчас объясню.

Они прошествовали мимо старого кривого фонаря, и он зажёгся. Тогда дядя Лёша подметил, что Иеремиила не отбрасывает тени. Наверно, так и должно было быть. Но его это страшно смутило. Сторож чувствовал себя настолько неполноценным, что всерьёз хотел провалиться сквозь землю. А женщина-небожитель, как пар, колыхалась слева от сторожа (тот изумлялся и вспоминал бабушкины рассказы про ангела, который за правым плечом; разве что девушки ходят по левую руку). Глянув на замолчавшую, мужчина перекосился, ибо чётко увидел меж ней и собой профиль с кривым буратиньим носом, с глазами, точно старые фары выпирающими вперёд, и в колпаке из газеты.

Профиль рёк, обращаясь к ангелу:

– Как только у вас появится антракт в мою сторону, одолжите мне нейтрализатор тёмных сил, а?

Иеремиила спокойно ответила:

– Шутишь, Исай.

– Как знаете. – И профиль исчез.

– Это что?!

– Не очень чистая сила. Пока. Сейчас вам не стоит о нём размышлять.

Прогулка застопорилась, и сторож по-лошадиному выдохнул.

– Не очень чистая? Да? А о чём же размышлять стоит?!

Сердце его так заколачивало, что Иеремиила посмотрела туда – в районе сердца из кармана куртки торчала пачка сигарет. Стук поунялся, но Иеремиила продолжала оглядывать пачку и в результате покачала головой.

– Что?! – взбрыкнул он. – Я не собираюсь бросать курить.

– Грустно, но бросания от вас никто и не ждёт. Прочитайте, пожалуйста. – И спутница протянула ему бумажный свёрток.

Спустя пару вдохов сторожа осенило, что держит он газету с головы «хорошей, но не очень чистой силы». Развернув, увидел некрасивые буквицы, неровные, зато очевидно живые, сочившиеся в глаза. Наконец Алексей Степанович услышал собственный голос, читавший:

– «Эта улица погибает от того, что здесь нет покоя погибшим. Их души скитаются по ней без отдыха и сна многие-многие годы. И старые дома, те, что ещё уцелели, рушатся и ветшают быстрее, чем могли бы, потому что беспокойные души своим отчаяньем тревожат им стены, и стены дают трещины, и слёзы умерших сочатся под фундаменты, и фундаменты гниют. Странно? Эти люди любили свои дома»… Да, и в самом деле странно. Зачем вы дали мне эту газету?