Артем хотел попрощаться с Седовым, но тот, вконец обессилев, лежал без движения и только хрипло дышал. Кочергин убрал подаренную майором монету в карман и направился к выходу.

После царившего в блиндаже полумрака яркий солнечный свет резал глаза. Даже на искрящийся снег было больно, но как же приятно смотреть!

«Мороз и солнце, день чудесный…» – вспомнил Артем строку из стихотворения великого поэта и на мгновение забыл о войне, но грохот нескольких разорвавшихся неподалеку снарядов тут же вернул его к суровой действительности.

Возле блиндажа появились несколько младших командиров. Видимо, узнав о ранении Седова, они решили получить от него соответствующие указания по поводу дальнейших действий.

Кочергин жестом остановил их и, сообщив о состоянии здоровья майора, перешел к делу, быстро поставив перед каждым четкую и конкретную боевую задачу. Все «совещание» заняло чуть больше минуты. Командиры направились по своим подразделениям, Артем же, подозвав двух красноармейцев, отправил их по траншее в разные стороны передать по цепочке приказ: «Всем держаться, ни шагу назад! Кто побежит – расстрел на месте!»

А сам быстрым шагом двинулся туда, где оставил свои гранаты, по дороге успокаивая и подбадривая солдат.

Между тем первая волна немецких танков уже приблизилась на расстояние трехсот метров от наших позиций и попала в зону наиболее действительного огня расчетов противотанковых ружей. Артем с удовлетворением отметил, что майор Седов грамотно расположил бойцов-бронебойщиков таким образом, что танки, маневрируя, с целью уйти из сектора обстрела одного расчета, обязательно попадали под огонь другого. Причем самыми уязвимыми местами – бортами или кормой.

Остановившись на полпути, Кочергин приподнялся над бруствером, приложил бинокль к глазам и осмотрел поле битвы. То тут, то там со стороны наших позиций над землей поднимались небольшие облака снежной пыли, неизменно сопровождавшие каждый выстрел из противотанкового ружья.

Рядом с Артемом из вынесенной вперед ячейки вел огонь по противнику расчет бронебойщиков. И довольно успешно! Два подбитых танка со свастикой замерли на заснеженном поле. Третий пытался уйти с линии поражения и как раз подставил под выстрел свой слабо защищенный борт. Но бойцы медлили и почему-то огонь не открывали. Ефрейтор-наводчик, словно каменная статуя, недвижимо застыл, прижавшись щекой к специальному упору на прикладе противотанкового ружья. Лишь его согнутый указательный палец, лежащий на спусковом крючке, слегка дрожал. Второй красноармеец с тревогой смотрел на товарища, видимо, порываясь что-то сказать, но молчал. Томительные мгновения ожидания, казалось, превратились в вечность. Тем временем танк, объехав воронку от снаряда, уже начал разворачиваться в сторону траншеи.

– Стреляй, пехота, не спи! – крикнул Артем, в сердцах стукнув биноклем себе по бедру.

И, словно отвечая Кочергину, вокруг дульного тормоза ПТР выросло белое невесомое облачко. Краем глаза Артем заметил, что одновременно по танку выстрелили еще и откуда-то справа. Прошло несколько тягостных секунд, и немецкий танк вдруг остановился. Из его кормовой части вырвались оранжевые языки пламени.

– Есть! – торжествующе заорал ефрейтор-наводчик, поворачиваясь к Артему. – Горит, собака! Сейчас мы гадам…

Мощный взрыв потряс траншею. В эту кратчайшую долю секунды Кочергину показалось, будто гигантский кулак с чудовищной силой ударил его в грудь. Артема резко швырнуло назад, он врезался спиной в земляную стенку траншеи, издав при этом глухой утробный звук, и провалился в темноту…

Сколько времени он находился в беспамятстве, Кочергин не знал. Возвращение из небытия было постепенным. Когда первые признаки сознания проникли в его мозг, Артем, открыв глаза, но еще не вспомнив, что произошло, с каким-то «мутным» и замедленным испугом обнаружил себя лежащим на спине в глубокой, как ему показалось, канаве. Жуткая звенящая боль распирала голову. К горлу подступали тошнота и рвота.