Позже мать стала брать меня на репортажи, это было что-то вроде практики, правда делать фотографии и беседовать с важными людьми она мне не разрешала, но всячески заостряла внимание на том, как это нужно делать, и в этом она преуспевала, репортажи у нее получались весьма интересные и красочные. Так прошел год – скучновато, угнетенно, но все же лучше, чем предыдущие два. Но даже в те моменты, когда я была с матерью довольно близка, мнения о ней я не меняла, ибо она все же продолжала срываться на мне при случае. Правда, теперь я смогла к этому адаптироваться и воспринимала всё менее болезненно.
В это время Сережке исполнилось семь лет, и он стал, помимо школы, интересоваться мастерством плотника. Естественно, отец взялся его обучать, так как видел, что парню это интересно.
Я узнала об этом из письма. Мы с отцом вели тайную переписку. Оттуда же я узнала, как прошел суд, и некоторые подробности того, почему именно так все и случилось.
Март, 1997 год:
«…Прости, Милиса. За все прости. Просто и я уже не мог больше этого терпеть. Ты ведь помнишь, что у Сережки были проблемы с речью. В общем, это опять же из-за нее. От нервной обстановки он мог вообще начать заикаться, так мне врач сказал. Я пытался с ней поговорить, наладить отношения, но ты помнишь, во что это, в конце концов, выливалось. До сих пор жалею, что не смог тебя отвоевать… Прости еще раз… Я ожидал от нее подлости, но не того, что она на суде наговорила: и что я пьяница, и что я ее бил, а дочь вообще ненавидел, морил голодом, да еще защитника наняла, тот вообще на меня набросился, как собака. Хорошо, что Сережка там был, он-то все и развеял. Но суд решил нас разлучить.
Я все же верю, что все изменится, и мы увидимся. Я бы все отдал за то, чтобы хотя бы день с тобой побыть.
Сережка тоже скучает. Первые несколько месяцев он только со мной в комнате спал, на раскладушке. Входил в вашу с ним комнату, и плакать начинал. Сейчас он в школу пошел, но ему там не нравится. Почему, не говорит. Привет тебе от него! Он по тебе очень скучает! Ну что ж, до нового письма! Я тебя люблю, доченька! Береги себя! Папа».
Позже отец писал, что учил Сережу не только мастерству плотника, но и ориентированию на местности, а также альпинизму. Они часто ходили в походы, плавали на лодке, в общем, хорошо проводили время, ведь после нашего отъезда расходы сократились, соответственно, и времени у отца стало больше. Он рассказывал, что Сережа неплохо учится, что он нашел в деревне много хороших друзей, я даже позавидовала ему. Отец писал, что очень скучает и очень хочет хоть один разок, хоть ненадолго со мной встретиться, обнять, поговорить…
Когда я читала письма, я в душе была рада, что у них все хорошо, что они здоровы и хорошо проводят время. Вообще отец уделял много времени Сережке, в отличие от матери, которая уделяла мне меньше внимания. Мать часто была занята, или, как она говорила, слишком сильно уставала даже для разговора, хотя по ней было не видно. В общем, она редко занималась мной. Но подарки и всякие вкусности она приносила почти каждый день, чтобы я не думала, что она про меня забыла. А иначе говоря, чтобы «подмаслить». Это было довольно подозрительно! Откуда деньги? Ведь репортеры в газете, где она работала, все равно получали не миллионы, а деньги у нее были всегда. Я это знала однозначно, даже, несмотря на то, что на меня она их особо не тратила.
Запись в дневнике:
«В последнее время мать странно себя ведет. Уволила репетитора. Все время подарки приносит… Стала часто на работе задерживаться… Хотя без нее даже спокойнее.