».

Парижская газета «Последние новости»:

«В полицейский комиссариат святого Фомы Аквинского близ Сен-Жермен-де-Пре явился человек в испачканной одежде и с исцарапанными руками и, волнуясь и торопясь, заявил комиссару: “Я – первый советник посольства в Париже Беседовский. Только что я имел крупное столкновение с чекистом, прибывшим из Москвы… С большим трудом мне удалось бежать, но в посольстве остались моя жена и сын. Я обращаюсь к французской полиции с просьбой освободить их”».

Через несколько минут Беседовский вместе с директором судебной полиции и квартальным комиссаром уже стучались в двери советского полпредства. Чтобы не вызывать ещё большего скандала, Ройзенман разрешил выпустить жену и сына советника, а также вынести его вещи. Беседовский сел в такси и уехал в гостиницу.

На следующее утро (3 октября) он явился во французское министерство иностранных дел и подал заявление, в котором о положении в СССР говорилось:

«Без демократии страна бессильна выйти из критического состояния, которое она переживает. Эксплуатация крестьянства, насильственные выборы и режим диктатуры сеют недовольство и нужду».

О причинах своего побега из полпредства Беседовский написал: «Ройзенман, член ЦКК и коллегии ГПУ, прибыв в Париж, потребовал, чтобы я отрёкся от моих ересей, поехал в Москву и предстал перед партийным судом. Но я не из тех, кого сажают в тюремные погреба. Я знаю, что вся Россия думает, как я».

4 октября секретарь Сталина Иван Товстуха телеграфировал в Сочи отдыхавшему там вождю:

«Сегодня получено сообщение, что Беседовский ушёл из посольства, запротоколировал у французских властей версию о преследовании его с нашей стороны, характеризуя при этом Ройзенмана как главного чекиста».

Борис Ройзенман о Беседовском:

«Лавры Шейнмана не давали ему покоя».

Ройзенман имел в виду, что отказавшемуся возвращаться в СССР Арону Шейнману большевиками была обещана пенсия в размере 1000 марок в месяц, и ему было разрешено работать в советских загранучреждениях.

Кандидат в члены политбюро и нарком торговли Анастас Иванович Микоян тоже написал Сталину письмо, в котором сообщал:

«Примеры с Шейнманом и Беседовским являются грандиозными для колеблющихся или вполне развалившихся коммунистов за границей. За один последний год (с 1-го октября 1928 г. по 1-е октября 1929 г.) нам изменило из заграничного аппарата 44 человека – цифра грандиозная».

Во Францию были отменены поездки не только гепеушников, но и всех советских рядовых граждан. И в Великобританию тоже.

В начале октября 1929 года Маяковский написал письмо Татьяне Яковлевой.

Валентин Скорятин:

«5 октября 1929 года в Париж отправлено письмо. Как оказалось, последнее в переписке с Яковлевой. Лишь одна строка из того письма: “Нельзя пересказать всех грустностей, делающих меня ещё молчаливее…” Что стоит за ней? Он всё ещё не отказался от намерения ехать в Париж? Какие “грустности” одолевают его?»

Скорятин тоже не учёл того поистине панического состояния, в котором пребывали чрезвычайные органы страны Советов в связи с бегством Беседовского, и тех чрезвычайных мер, что были тотчас же предприняты.

А Маяковский, в самом деле, не терял надежды увидеть свою Татьяну – в том же письме он писал ей:

«Мне без тебя совсем не нравится. Подумай и пособирай мысли (а потом и вещи) и примерься сердцем своим к моей надежде взять тебя на лапы и привезти к нам, к себе в Москву».

Эти строки приведены Василием Васильевичем Катаняном в его книге. И там сразу же даётся ответ самой Татьяны на этот призыв Маяковского:

«Привезти к нам, к себе… Что он имел в виду под словом “к нам”? К Лиле и Осе? Представляете, как мы обе были бы рады… Но он настолько не мыслил себя без них, что думал, что мы будем жить вчетвером, что ли? И что я буду в восторге от Оси и Лили?»