Подошла Ма-Фи, села рядом и смотря на небо тихо спросила:

– Алёша, зачем ты прогнал Хэнка?

Я был вне себя от злости, но собрался и спокойно сказал:

– Цветочек, ты больше не будешь ходить без одежды. Хорошо?

Девочка, продолжая смотреть на небо, прищурила глазки, чуть поджала красные губки, помолчала немного и тихо ответила:

– Как прикажете, герр Алекс.

Вечером Ма-Фи обняла меня и как бы между прочим снова спросила:

– Алёша, почему ты прогнал Хэнка?

Интересно, зачем ей это нужно?

– С чего ты взяла? Он сам ушёл. – Я не врал, формально так и было, он сам встал и ушёл.

Ма-Фи помолчала с полминутки.

– Я так и подумала, мой господин. – В её голосе было торжество, – ты меня ревнуешь, и мне это очень нравится! – Она, прижалась сильнее и стала целовать, – любимый, мой…

Утром Ма-Фи была в полном монашеском облачении, размера на два больше, чем надо. Роскошные, длинные, волнистые локоны, которые так нравились мне, были кое-как собраны в старушечий пучок на затылке. Сама девочка стояла не как всегда с гордой, прямой осанкой и высоко поднятой головой, а была поникшая и сгорбленная, точно забитая нищенка на паперти. Только в глазах горел хитрый огонёк.

– Доброе утро, герр Алекс. – Совершенно без эмоций сказала она и поклонилась в пол.

– Доброе, доброе. Ты что с собой сделала? – Сказал я ласково и улыбнулся.

Девочка изобразила на своём красивом личике крайнюю степень удивления.

– О чём вы говорите, мой господин, глупая Ма-Фи вас не понимает.

Я рассмеялся и обнял её:

– Хватит дурачится, снимай это всё!

Красавица выпуталась из моих объятий и с деланным испугом произнесла:

– Как можно, мой господин, вы же сами приказали мне так одеться!

Вот женщина! Уже манипулирует, хочет, чтобы я её «правильно» попросил, с извинениями. Не будет этого. Пусть пока походит в монашеском балахоне. Это я, как-нибудь, переживу.

Ма-Фи поняла, что переиграла, насупилась и до самого вечера на снимала неудобной одежды, страшно мучилась от жары, путалась в длинном подоле и даже два раза упала. Я про себя смеялся над ней, но был непреклонен. Перед сном красавица с наигранным страхом скромно спросила:

– Герр Алекс, можно я буду спать без одежды?

Что ей сказать? Разрешить или нет? Или пусть ещё помучается? Ладно, шучу. Вдруг мне её стало жалко. Я улыбнулся, прижал к себе, распустил волосы, которые черным водопадом упали на плечи, расстегнул балахон и сбросил его вниз.

– Вот такой ты мне больше нравишься.

Девочка засмеялась, запрыгнула на меня и стала целовать…

Потом, всё же, я определил, когда она может ходить в одежде, а когда без. Ма-Фи отчаянно торговалась, ссылалась на нестерпимую жару и местные традиции, и, в конце концов, выложила на стол главный козырь:

– Я – самая красивая на острове, а ты меня стесняешься! Каждый мужчина гордился бы, если я стояла рядом. А я не только рядом с тобой стою, я – люблю тебя, бегаю за тобой, ухаживаю за тобой, но ты не ценишь этого!

В её голосе было разочарование, что я не понимаю своего счастья, и ни во что не ставлю её превосходство над другими женщинами. Вот что делать? Она снова припёрла меня к стенке! Теперь мне нужно срочно искать компромисс.

– Хорошо, цветочек, я куплю тебе новую, красивую одежду.

Ма-Фи обиженно надула губки:

– Не нужна мне никакая одежда, я хочу ходить голой!

Женщина – есть женщина. Хоть белая, чопорная европейка, хоть эмансипированная американка, хоть смуглая туземка с далёких островов. Девочка ещё минут пять пообижалась, потом женское любопытство взяло верх, и она воодушевлённо спросила:

– Ты правда купишь мне красивую одежду?

И тут я подумал: вот у нас девушку нужно упрашивать, чтобы она разделась, и, если она вдруг поддастся на твои уговоры, то будет раздеваться со словами «отвернись, я стесняюсь» или в полнейшей темноте, и сразу прыгнет под одеяло. В общем ничего не видно. А здесь не просто «видно», здесь можно рассмотреть всё в самых мельчайших деталях! И не «одним глазком», а как на витрине! Более того, прекрасная как Афродита, обнажённая Ма-Фи ещё возмущается, что я заставляю её одеваться и не сверкать своей красотой! Вот такой парадокс: у нас приходится долго просить раздеться, а тут наоборот, чуть ли не приказывать одеться!