«Неужели он так безумно влюблен?» ― подумал подпоручик Долгов, ― «Неужели он готов ради этой любви убить любого, кто даст малейший намек на конкуренцию? Пусть даже этот кто-то будет хорошим знакомым или даже лучшим другом. Ведь этот неприятный инцидент можно было легко объяснить и списать на излишне выпитое шампанское». Но сегодня глаза его еще недавно лучшего товарища излучали трезвость и вместе с тем ярую решимость, не приемлющую примирения. По истине, любовь ― злая штука: призванная дарить счастье и рождать новую жизнь она чаще приносит боль, разочарование и смерть. И нет никакой надежды на здравый смысл…

Выстрел прервал поток мыслей Долгова. Пуля ужалила его в грудь. Словно огромный шмель впился металлическим жалом. Отчего Олег запрокинул голову в небо, поймав взглядом яркий свет полной луны. Время словно остановилось. Каждый удар сдавленного сердца превращался в канонаду разрывов пушечных ядер, промежутки между которыми заполнялись оглушительным свистом в ушах. Свист в ушах казалось длиться вечно, и Олег долго ждал, когда свист перейдет в очередную канонаду.

― Долгов! Ложись, твою мать! ― закричал старшина.

Услышав команду «ложись», Олег пришел в чувства и машинально упал на дно траншеи.

Мина разорвалась совсем рядом, и комки земли посыпались на Олега. Старшина подполз к нему и стал тормошить.

– Долгов, что с тобой? Тебя не контузило?

– Да всё в порядке, товарищ старшина.

– Понятно, а то словно чудной стоял да в небо любовался, ― с укором сказал старшина и добавил, ― ну раз говоришь в порядке, тогда хорошо, а то у нас, похоже, обрыв провода. Никак не можем связаться со штабом. Надо бы устранить неполадку. Ты как, справишься?

– Так точно, товарищ старшина, ― ответил Олег и залихватски добавил, ― это мы запросто!

– Ну, тогда выполнять!

– Есть выполнять!

Вот уже почти час Олег медленно пробирался вдоль провода через сугробы глубиной по колено. Вдалеке перед собой он увидел воронку от мины.

«Ну вот, почти и добрались», ― подумал Олег, ― и оказался прав. Дойдя до воронки, он обнаружил обрыв. Достав кусачки, он освободил оба конца провода от оплетки и скрутил их. И вдруг, хлёсткий как удар плети выстрел снайперской винтовки.

– Это мы запросто, ― выдохнув, чуть слышно произнес Олег, и белая пелена медленно начала застилать сознание. Он уже почти ничего не ощущал. Но звуки боя, казавшиеся ему, воем дикого зверя, попавшего в капкан, еще доносились издалека. Постепенно этот вой становился ближе и превращался в стенание убитой горем женщины.

― Ой, касатик ты моооо-й, ой на што ж мне беда-то такааа-й-аааа? Ой, горе мне горемычн-о-оееее. И кормилица, кормилица моя там осталася-яаа-аа. Ой, хоспадя боже ж ты мо-о-о-ооой. Как же ж я без хаты, да еще и без кормилицы остануся-яаа-аа?

– Бабуля, не горюй ты так, объясни ладом яка така кормилица та? ― еще не до конца осознавая суть происходящего, переспросил брандмейстер Олежка.

– Дак это, коза моя, коза ― Манька. Слышишь, блеет? Жива еще родимая. Мороз на улице, в избе оставила у печки вон в той стороне, а отвязать не успела, ― сказала старушка, указывая рукой.

– У печки говоришь? Манька? Не горюй бабуля, вызволим мы твою кормилицу, ― сказал Олежка и крикнул напарнику, поливавшему из брандспойта крышу горящей на фоне больших сугробов избы, ― Эй, Никитка, а ну окати меня, я на миг в избу заскочу, кормилицу выручать надо!

– Ты шоо, совсем ополоумел, юродивый!? Щас жеж усё рухнэт! ― возразил Никитка.

– А ну, цыц! Делай швыдче чегой говорят! ― пригрозил Олежка.

Никитка с укоризненным видом неохотно окатил Олежку из брандспойта и тот быстро ринулся в горящую избу. Пробежав через сени, Олежка оказался в горнице и сквозь языки пламени сразу пробежал к печи. Возле печки, куда огонь еще не добрался, забившись в угол, сидела коза и беспомощно блеяла.