Смиренно выслушал сын родителей своих и так отвечал им:

– Почтенный мой батюшка! Добрая моя матушка! Вы спрашиваете меня, и я отвечаю вам. Выслушайте же сына своего непутёвого. Три дня и три ночи бился я над вашей задачей. Три дня и три ночи не смыкал я глаз. Каждая невеста хороша по-своему, каждая составит счастье благородному мужу и прославит имя его в веках. Нет древнее и прекраснее Философии, нет смиреннее и благочестивее Церкви, нет раздольнее и честнее России. И так прекрасны они, что не сумел я отдать предпочтение ни одной из них. Судите же меня судом своим родительским, судом праведным, ибо не выполнил я ваш наказ и перед вами повинен.

Опечалились тогда родители. Преисполнились сердца их горестью. Скорбь глубокая облекла чело отца, слёзы горькие увлажнили глаза матери. Зря они жили на свете белом, напрасно сына воспитывали.

Делать нечего – отдали его простой девке. Прожил он с ней до глубокой старости, много добра нажил и умер в безвестности. Кто он был и как его звали – этого уж теперь никто не вспомнит, а ежели и спросит кто, какими делами он славился и жил зачем, то ответят нехотя:

– Кто ж его знает? Много званых, да мало избранных. Не было, был, не стало.

Жили-были три философа. Чтобы поскорее постичь истину, они решили уйти от суетного мира и посвятить себя созерцательному уединению. Для этого они поселились на даче, где целыми днями занимались тем, что душили мышей и нахваливали друг друга.

Однажды старший философ сказал:

– Друзья! Много где я успел побывать, многие книги я перечёл и во многих диспутах поучаствовал, но нигде не встречал мужей учёнее вас.

Два других философа кивнули в знак согласия, и тогда старший продолжил:

– И если бы даже довелось мне обойти всю землю, прочесть все книги до единой и принять участие во всех диспутах, кои только возможны, то и тогда, твёрдо верю в сие, не смог бы я признать, что есть на свете люди прозорливее и мудрее вас.

Слушавшие старшего философа снова кивнули в знак согласия, и только тогда, убедившись в полном взаимопонимании, возобновил он свою речь:

– И если нигде, кроме этой благословенной обители, не побывал бы я, был бы неграмотен и не прочёл бы ни единой строчки из великого наследия мысли, да в придачу не ведал бы о просветляющем чудодействии философского диспута, то и тогда, нисколько не сомневаюсь в том, напитался бы лишь от вас, верных друзей моих, столь великой мудростею, что не было бы мне равных во всей земле по учёности и рассудительности.

Закончив, старший философ погрузился в многозначительное молчание.

Промедлив должное время, слово взял средний философ:

– О прекрасномудрый наш друг! Сколь справедливы речи твои! Сколь изобильны они истиной живоносной, сколь чисты и крепки правдой своей. И всё же, позволь мне в кротчайшем смирении кратчайше возражать тебе, уповая лишь на умножение истины.

Выслушав среднего философа, старший сдвинул брови и решительно кивнул в знак согласия, устремив взор свой к небу и ощущая присутствие великой истины, снисходящей на них. Помолчав немного и набравшись духу, средний философ молвил:

– Пусть был бы обездвижен ты и камнем лежал на дне студёного моря, пусть был бы ты навеки разлучён с нами, а все трактаты, написанные древними мудрецами и блаженными старцами, были бы сожжены и прахом сделались бы, лишая тебя возможности питать свой разум их мудростею сладчайшей, и тогда, верю я, был бы ты первейший философ среди всех: людей живых и мёртвых, тварей родившихся и неродившихся, существ земных и небесных.

Заканчивая своё рассуждение, средний философ икнул. Старший философ, желая расшифровать глубинный смысл этого жеста, обратил на него тот исключительный взор, коему всегда и сразу открываются сущность явлений и природа вещей. Тогда средний философ в знак таинственной неизъяснимости происходящего прикрыл ладонью рот и кивнул в сторону младшего, передавая тем самым черёд свершения истины. Младший же, почувствовав всю важность наступившего момента, пробормотал что-то столь герметичное, смысла чего ни старший, ни средний философы не сумели уразуметь, вопреки всей своей премудрости. После этого он завалился на бок, всхлипнул и захрапел, а из рук его выскочила и убежала мышь, которую он не успел задушить. По младости лет и слабости аскетического тела он переносил спиртное хуже своих товарищей и теперь спал крепким сном пьяного человека.