Ночь выдалась ясной, и хотя тонкий месяц вместе с усыпанным звездами небом освещал дорогу, Семпроний перевел коней на шаг.

– Не стоит торопить коней, не то оступятся, – пояснил он. – К тому же пусть немного передохнут.

– И я тоже.

Катон изменил позу и потер поясницу. Ночной воздух дышал прохладой, и он усомнился в том, что поступил правильно, оставив свой плащ умирающему мальчику. Впрочем, центурион немедленно прогнал недостойную мысль и принялся вглядываться в окружающий ландшафт. Дорога шла на невысокий гребень, и как только они оказались на самом верху, Катон заметил справа от дороги, не более чем в четверти мили от себя, яркое пламя.

– Что же, о боги, там творится? – пробормотал Семпроний.

Оба всадника остановили коней, всматриваясь во взмывающие к небу рыжие языки. Возле руин, в которых превратились здания фермы, был разведен огромный костер. Вокруг огня поставили четыре прочных столба с перекладинами наверху, на которых корчились опаляемые жаром трое обнаженных мужчин и женщина. Они извивались от боли, и их пронзительные, доносящиеся издалека вопли заставили похолодеть кровь в жилах Катона.

Позади высвеченных пламенем резких контуров четверых людей, медленно поджаривавшихся на крестах, Катон различил кольцо силуэтов компании, явно наслаждавшейся зрелищем. Некоторые из них держали в руках кувшины, из которых то и дело отпивали, другие плясали, а несколько бросали камни в распятых людей.

Катон нервно глотнул.

– Похоже, что рабы дорвались до мести.

Оба они некоторое время рассматривали мрачную сцену, и сенатор, наконец, прошептал:

– Ах, бедолаги.

– Боюсь, что нам придется увидеть еще не одну подобную трагедию, – проговорил Катон. – Зараза будет распространяться по всему острову, можно не сомневаться.

Тем временем из толпы выступил коренастый мужчина с молотом и направился к кресту, на котором была распята женщина. Он выбил клинья, удерживавшие крест на месте, и, привалившись к столбу, толкнул его в сторону огня. Крест наклонился, на секунду завис в воздухе вместе с отчаянно и тщетно забившейся в путах женщиной, a потом повалился в костер, подняв тучу искр… к ночному небу взметнулись языки пламени вместе с предсмертным воплем жертвы, полным муки и ужаса.

– С меня довольно, – объявил Катон. – Поехали-ка дальше, господин.

– Да… да, конечно.

Катон натянул поводья, поворачивая коня в сторону Гортины, и уже собрался ударить пятками в его бока, когда вдруг заметил появившуюся на дороге в десяти шагах от него темную фигуру.

– И куда это мы собрались посреди ночи? – с сильным акцентом проговорил на латыни бодрый мужской голос. – Двое полуночников на дороге… не к добру это.

Дружелюбная интонация заставила сенатора Семпрония облегченно вздохнуть, в то время как рука Катона привычным движением потянулась к мечу.

– Лучше убирайся отсюда подальше, – проговорил Семпроний. – Неподалеку отсюда гуляет банда рабов. Так что спасайся, пока можешь.

– Ого! – обратился куда-то назад мужчина, делая несколько шагов в сторону всадников. – Судя по твоему голосу, ты из этих, из лучших, самый настоящий римлянин и все такое.

– Я – римский чиновник, – признал Семпроний. – И мне нужно как можно скорее попасть в Гортину… поэтому отойди в сторону, добрый человек, чтобы мы могли продолжить путь.

Незнакомец оказался уже совсем недалеко от Катона, и молодой человек видел его достаточно ясно. Человек этот, одетый в рваную тунику, был высок и широкоплеч, грязные волосы на его голове и бороде были взлохмачены. В руке его оказалась длинная дубинка. Усмехнувшись, он поднял ее и положил на плечо.

– Вот что: теперь эта часть дороги принадлежит мне, и я решил брать пошлину с проезжих. – Тон его сделался жестким. – Начиная с вас обоих. А теперь живо слезайте с коней и ведите их ко мне. Вместе с конями отдадите и все, что есть при вас ценного.