– Пиноккио! – хохотала Нэнси

– Буратино! – не отставала Аня

Она вошла в раж, радуясь, что есть кому пожаловаться.

– Вчера кончился кислород посреди эксперимента, я и покатила баллон сжиженного газа. Проворачиваю стоймя, как торпеду, – линолеум скользкий, коридор длинный, мимо ординаторы шныряют – глаза круглые.

– Испугалась?

– Ну да. Потом уж Эрик прибежал. С тележкой.

– Козел! Скажи медленно!

– К- о-з-е-л.

Аня даже поперхнулась кофе от радости, давно не ругалась.

– Вчера подошла к настольному макинтошу данные загрузить, в Питере компы другие, а экран не горит и, главное, суки, кнопки «он-офф» не видно… почему не спросила… ждать, пока лаборантка включит, пришлось.

– И почему?

Аня изобразила всем телом игнор, и так громко хохотнула, что девочка с мороженным за соседним столиком вздрогнула. Но Нэнси уже заразилась весельем и давай изображать, как ее бывший – эталон консерватизма, банкир – марширует под стягом «оплот постоянства» и любовницу тянет за руку, мол, и ты не отставай. Остановилась, одернула себя:

– Выкупил мою долю дома… там будут жить… у его нынешней скоро ребенок… у нас не получилось… школы хорошие…

– Оплот постоянства. Козел! Повтори по буквам!

– К-о-з-е-л.

Аня проглотила последний сладкий кусок. Может, по мороженому? Подмигнула девчушке, которую испугал ее смех, та улыбнулась.

– Помогу тебе завтра с коробками, Нэнси.

– А давай сейчас. Есть идея.

Открыли коробки. Нэнси заговорила, стесняясь:

– Видишь, и одежда дорогая, жалко выбрасывать, но я располнела в последний год, если тебе нужно. Вчерашняя блузка – это как знак такой, для шутки, что дома не ночевала.

До Анны наконец дошло.

– Представляю, столько косяков во всем делаю. Спасибо, мне главное не заморачиваться, а протянуть руку к шкафу – и опля! – новое на каждый день.

Аня отдарила Нэнси, тыча в виды северной Венеции, дорогущий альбом о Петербурге. Взаимные дары не рассорили, а сблизили их. Нэнси ни разу потом не обмолвилась о происхождении нарядов подруги, а Аня молчала о подробностях развода. Как вовремя было им дадено участливое ухо. Лучшая подруга, ближе, чем сестра, мы глядим друг в друга, словно в зеркала.

Подруги, смеясь, строили дичайшие предположения, почему девушки Эрику никогда в лабораторию не звонят, и передразнивали занудное «не гони лошадей». Аня придумала, что от него пахло Armani Aftershave. Готовился к встрече! Нэнси, давясь смехом, советовала ей сказать Эрику с ангельским видом: «Попробуй что-нибудь более пряное. Может, тебе подойдет аромат из престижной коллекции для мужчин Lancome?» Представляли, как он Джону нажалуется.

Аня призналась, что исподтишка изучает это длинноногое существо, такое нелепое рядом с чернобородым обаяшкой завлабом. Развеселилась, показывая, как Эрик, когда они остались одни в электродной комнате, впервые открыл рот и нудно стал тянуть слова, объясняя простой процесс ручного вытягивания электродов из стеклянных капилляров. Вдруг умолкла и вспомнила, как вчера у вытяжки электродов Эрик встал к ней боком, и ее вдруг поразило, как вибрирует незнакомой жизнью его темный китайский профиль, как косит шоколадный глаз, как взрезан, словно острым тонким скальпелем, крюк его носа, а подбородок грубо и косо стесан, как высока его скула, и как плохо подстрижен висок, как молодо блестят его упругие на вид волосы, и как отвратителен белесый консилер в оспинах щек.

Да, ему совсем не подходит Armani Aftershave.

Суббота. Лампы под потолком постанывают, и в резонанс им чуть вибрирует воздух. Аня пришла в выходной, надоел пригляд Эрика. Высматривает, а потом Джону докладывает, минуя меня, – ощетинивалась Аня в первые недели в новой лабе, и натягивала маску всезнайки, молчком пробиваясь к живым срезам мозга. Не выходило. И казалось, Эрик плотнее наблюдает, дожидается, когда все брошу и исчезну. Хорошо хоть с Нэнси можно посмеяться над ним. Но сейчас и поддержка подруги не спасала, надвинется тьма и повторится питерская катастрофа. Потому и пришла спозаранку, знала, Эрик по субботам гоняет на велике с другом по мостам Манхэттена.