Конечно, Сергей Сергеевич был прав, да только как же молодую девчонку в «дурку» поместить – у нас от подобного пятна в биографии не отмоешься, думал про себя Ромашов. По мнению большинства, лечение у психиатра предписывается исключительно опасным шизофреникам, а депрессия считается обычной «маятой, которая сама пройдет». Евгений сталкивался с подобным обывательским мнением постоянно. Однажды он даже выступал свидетелем на суде по вопросу лишения родительских прав, когда после развода муж пытался отнять ребенка на основании, что бывшая лечилась у Ромашова в психиатрической клинике от бессонницы. Экс-муж был богат и шел на принцип, а у женщины еще до суда отобрали дочь и безосновательно записали в сумасшедшие. Подобного реноме для племянницы Ромашов не хотел.

После того, как физические травмы Татьяны перестали нуждаться в круглосуточном наблюдении, бабушка с дедушкой забрали ее к себе «на амбулаторный режим». Евгению идея оставить племянницу на милость отца с матерью, чуть что, причитающих про «бедную сиротиночку», совсем не нравилась, но бросать ее в одиночестве или тащить к себе в холостяцкую берлогу было неудобно.

Таня взяла академический отпуск и затворницей засела в четырех стенах, выбираясь только на кухню покушать, да на балкон подышать и полюбоваться на просыпающийся город. Ей следовало разрабатывать запястье, если она желала продолжать рисовать, но девушка это делала с неохотой. Она все отныне делала с неохотой, словно пропавший голос лишил смысла ее существование. Но в реальности все обстояло куда хуже: Таня считала, что несет на себе печать проклятия, и ей не стоит подвергать опасности ни в чем не повинных людей. Вот почему она резко свела на нет все контакты с сокурсниками и друзьями, и, если бы могла, перестала б общаться даже с родственниками. «Если погибать, то в одиночестве», – полагала она.

В результате страшной аварии Татьяна, как ей казалось, приобрела странную способность видеть невидимое. Она никому в этом не признавалась, даже Жене – особенно Жене, страшась услышать позорный приговор, однако переживала свое новое свойство болезненно.

Хуже всего ей было ночами, когда грань между мирами, по утверждениям эзотериков, истончалась, и призраки, духи и демоны получали возможность добраться до нужных им людей. Татьяне всюду мерещились чужие глаза, следящие за ней с укором. Иногда сил терпеть не было настолько, что она в панике металась по комнате, хрипела и билась в немой истерике, пугая дедушку и бабушку.

Лекарства, что прописал ей Женя, помогали снять напряжение и погружали в легкий, ко многому безразличный сон, но не спасали полностью от неприятных визитов странного узкоглазого старика. Нет, он не пугал ее нарочно, не хватал призрачными ледяными руками – просто возникал из ниоткуда и смотрел, смотрел прямо в душу темными всезнающими глазами. Иногда старик проникал в ее сны, но и там хранил загадочное молчание. Таня даже думала, что он такой же немой, как и она. Но зачем он тревожил ее? Чего хотел? Если он – ее проклятие и наказание за совершенную чудовищную ошибку, то почему изводит в тишине, а не забирает к себе в преисподнюю? Или продолжать жить после того, как мама и папа умерли по ее вине, это и есть самое страшное наказание?

Таня втайне надеялась, что со временем все образуется: либо она привыкнет и перестанет обращать на старика внимание, либо оноставит ее в покое. Девушка даже радовалась порой, что потеряла голос и не в состоянии выдать себя, разговаривая с демоном, притаившимся в углу. Однако время шло, а ничего не менялось. Таня замкнулась, похудела и потеряла былую живость. Днями напролет она лежала на кровати, уставившись в потолок, а бабушка ей в этом потворствовала, несмотря на советы младшего сына.