он готов дать всем тут шанс на то, чтобы быть признанным в его глазах не как есть на самом деле остолопом и недотёпой, а человеком всё же благоразумным, если он имеет смелость всё это признать в себе.

И кто первый сейчас признается в этом, как они сейчас все это умеют и делают через публичное обращение с элементами шоу, – я прежде всего человек, а затем уже всё остальное, что человеку не чуждо и свойственно, сволочь я последняя, подверженная больше чем остальные страстям своего самоутверждения в качестве негодяя и осмысленного подонка, и не судите меня не по себе, а по своей субъектности далёкого от идеала совершенства и бытия человека, – облив себя всеми теми помоями, какими он сопровождал свою и чуждую от него жизнь, то может тогда этот, наконец-то, открывшийся для себя человек (все остальные на его счёт никогда не питали иллюзий, тем самым подтверждая правило, что человек прежде всего сам себя не замечает и эти его публичные раскрытия нужны ему) получит для себя право быть признанным негодяем и шанс на исправление.

– Так вы точно хотите знать, кто я? А точнее, кто я для вас всех? – громоподобным голосом ЛОМ заставил задребезжать оконные рамы, лампочные плафоны и не обошлось без того, что и сердцах гротесков наметилась такая нервная тенденция, особенно в побледневшем лице гротеска Иллиариона, на кого устремился взгляд открытой требовательности ЛОМа. При виде которой Иллиарион даже себе позволил краткосрочные сомнения на свой счёт. – А тот ли я человек, кто ему нужен, и вообще, надо ли мне всё это!

И Иллиарион, пребывая в своём сонме ума недостоверности себя, начал непроизвольно перебирать своими руками на своей мантии пуговицы, которых там не было, а как только он упорядочил их порядок нахождения на себе, то он нащупал другую цель для своих рук – лежащие перед ним на кафедре бумаги. Где точно должно быть вписано имя этого типа, с кем они, как Иллиарион предварительно уже в себе чувствует, намучаются и нахлебаются по полной всего того, что их пищеблок не сумеет затем переварить. – Это гад, нас прежде вычеркнет из списков людей достойных упоминания, чем мы его. – Сковала всю уверенность в Иллиарионе эта кощунственная для его бытия мысль.

А противостоять ей, он не то чтобы не может, а он чувствует в себе явное нежелание в эту сторону быть напористым и вообще предпринимать какие-то действия. Тем более на пути к любому роду таких действий стоит упирающийся в него взгляд этого человека, неизвестной для них только в именном роде конструкции, а так-то по нему всё видно и очень понятно то, что он никому тут спуску не даст (разве что только кубарем с лестницы, куда сам пинком и отправит) и будет требовать от всех и от каждого в частности быть тем, кого он в нём видит. А видит он в них, а в частности в Иллиарионе, кого только это и заботит, совсем не то, что они себе тут надумали на свой счёт думать и рассуждать.– Чудовище ты, Иллиарион!

Правда, Иллиарион всё же попытался сделать попытку узнать, кто этот ЛОМ есть такой. Он обзорным зрением обратился в сторону лежащих перед ним бумаг, пытаясь разобрать имя этого неизвестного, о ком не посчитал нужным заранее позаботиться. Глупо получается считал, посчитав, что раз его имя будет вычёркиваться из всех анналов памяти, то с хрена ли его ещё вспоминать.

И вот тут-то Иллиарион и подлавливается ЛОМом неизвестной для всех какой конструктивной мысли и направленности своего суждения. – Что, всё-таки знать хочешь? – вопрошает ЛОМ Иллиариона. А Иллиарион и не может теперь никак возразить, согласно кивнув в ответ.