– Я не отпущу тебе грехи сейчас, но ты мог бы все равно проявить искреннее раскаяние и обязаться прочитать две декады молитв. Хочешь ли ты, чтобы я тебя благословил?

Послушник кивнул, сдерживая слезы. Отец Чероки благословил его, встал, преклонил колена перед Святыми Дарами, затем прикрепил золотой сосуд к цепи на шее, положил свечу в карман, сложил столик, привязал его за седлом и в последний раз важно кивнул Фрэнсису. Потом сел на свою кобылу и отправился дальше – к другим отшельникам, соблюдавшим Великий пост. Фрэнсис сел на горячий песок и заплакал.

Все было бы иначе, если бы он просто мог отвести священника в ту древнюю крипту, если бы мог показать ящик со всем содержимым – и знак, который паломник начертал на камне. Но священник вез Святые Дары, он ни за что бы не стал ползти на четвереньках в какой-то подвал, заваленный камнями, разбирать содержимое старого ящика и дискутировать об археологии. Фрэнсис понимал, что просить об этом не следовало. Визит Чероки заведомо был официальным – до тех пор, пока в его медальоне лежало Тело Христово. Когда же медальон опустеет, священник, возможно, согласится побеседовать на другие темы. Послушник не мог винить отца Чероки за то, что тот усомнился в его здравом уме. От жары у Фрэнсиса немного кружилась голова, и он сильно запинался. Многие действительно сходили с ума после бдений.

Оставалось лишь выполнить приказ – и вернуться.

Фрэнсис подошел к убежищу и снова заглянул в него – чтобы убедиться, что оно и правда существует. Затем он пошел за ящиком. Когда он заново упаковал его и был готов отправиться в путь, на юго-востоке показался пыльный столб, возвещавший о прибытии из аббатства посыльного с водой и зерном. Брат Фрэнсис решил, что дождется припасов и затем отправится в долгий путь домой.

Перед длинным шлейфом пыли появились три осла и один монах. Ведущий осел ковылял, проседая под весом брата Финго. Финго был в капюшоне; Фрэнсис узнал его по сгорбленным плечам и по волосатым лодыжкам, таким длинным, что сандалии практически волочились по земле. За ним шли ослы, навьюченные небольшими мешками с зерном и бурдюками с водой.

– Хрюша-хрюша-хрю-хрю-хрю! Хрюша-хрюша! – позвал Финго, прижимая ладони ко рту словно рупор. Он делал вид, будто не замечает Фрэнсиса, ждущего у тропы. – Хрюша-хрюша-хрюша!.. А, вот ты где, Франциско! Я принял тебя за кучу костей. Ну ладно, придется тебя сначала откормить, а уж потом пускать на корм волкам. Вот, угощайся воскресной похлебкой. Как тебе отшельничество? Не хочешь сделать это своей профессией? Не забывай: всего один бурдюк и один мешок зерна. И не подходи к Малиции сзади – у нее гон, так что она теперь пошаливает. Уже пнула Альфреда. Хрясь! – прямо в коленную чашечку. Будь осторожен!

Брат Финго отбросил капюшон и зафыркал от смеха, пока послушник и Малиция маневрировали, пытаясь занять выгодные позиции.

Финго, несомненно, был самым некрасивым человеком в мире, да и зубы самых разных цветов обаяния ему не добавляли. Такая передающаяся по наследству мутация довольно часто встречалась в его родной Миннесоте. Она вызывала облысение и очень неравномерное распределение меланина, так что кожа долговязого монаха представляла собой лоскутное одеяло из пятен цвета говяжьей печени на белом фоне. Однако он постоянно пребывал в хорошем настроении, и это так компенсировало недостатки внешнего вида, что через несколько минут люди переставали замечать его уродство. А после долгого знакомства отметины брата Финго казались столь же нормальными, как и пятна на шкуре пони. То, что выглядело бы уродством, будь он угрюмым, почти становилось украшением, вроде клоунского грима, человека с легким характером. Финго, резчик по дереву, обычно работал в столярной мастерской. Однако после некоего акта самоутверждения, связанного с фигурой блаженного Лейбовица, которую ему дозволили вырезать, аббат приказал провинившемуся служить на кухне – до тех пор, пока он не продемонстрирует свое смирение. Тем временем недоделанная фигура блаженного ждала в мастерской.