В кабинете друг против друга сидели на очной ставке Виталий Самойлов и Геннадий Ключевский. Я уточнял подробности, касавшиеся Нины Клинцовой. Девушку еще в первый вечер освободили, взяв с нее подписку о невыезде из города. Ребята подтвердили, что последний грабеж был единственным, в котором Клинцова участвовала. По их словам, Клинцова пошла с ними с большой неохотой.

Я разрешил конвоиру взять от Самойловой передачу.

Наталья Поликарповна поставила саквояж на пол, рядом со стулом сына. Виталий, нагнувшись, взял несколько свертков.

– А это отдай Генке, – попросил он. – У него нет ничего.

Глаза матери округлились.

– Что-о? Всякую шпану кормить? Хорошо еще тебе ношу. Ты знаешь, во что это обходится? Это все с неба не падает.

Я не ожидал, что Виталий окажется таким несдержанным. Он вскочил с места, губы его кривились.

– Ты, ты!.. Всего тебе мало! К черту!

Он отшвырнул ногой саквояж с передачей.

– Не ходи больше, не буду брать!

Когда мамашу выдворили из кабинета, парень дрожащими руками разделил с Глухим пачку сигарет и произнес:

– Везите в тюрьму. Без передач обойдусь. Отработаем. Не век сидеть будем. Поумнеем.

Следствие в прокуратуре закончилось довольно скоро. Родителям было разрешено свидание с арестованными.

Первым пришел отец Геннадия, сгорбленный крупный мужчина, придавленный тяжестью дум. Ему показали место напротив сына. Геннадий не решался взглянуть на него. Не дождавшись, когда сын поднимет голову, отец тронул его за плечо.

– Смотри сюда.

Юноша старался не пропустить ни одного движения губ.

– Не на-бе-решь-ся ума – не при-ез-жай! Понял?.. Ну, давай, что ли, попрощаемся.

Анатолий Николаевич Костиков явился раньше назначенного времени. От него исходил тонкий аромат вина. Гордым жестом он извлек из кармана печатный каталог своих картин и этюдов, желая подчеркнуть, что он не обычный смертный, а работник творческой профессии. Я вернул ему книжечку.

– Почему вы предложили сыну покинуть дом?

– Мы отправили его к матери. Он дерзил не только мачехе, но и мне. А пасынка избил так, что у него целую неделю был запухший глаз.

– Вы знали, что мать была в командировке на Урале?

– Он мне об этом не сказал.

– А разве вы потом не интересовались судьбой сына?

– М-м-м… Знаете, все занят. Выставка тут моя была.

Для беседы с Петром художника попросили прийти в другой раз. Трезвым.

Тягостное впечатление оставила вторая встреча Виталия Самойлова и его матери. (Отец Виталия не мог прийти, потому что лежал в госпитале с открывшейся раной.)

Наталья Поликарповна долго допекала юношу назиданиями. Я боялся, что она вновь станет уговаривать сына изменить показания и что Виталий может не устоять перед ее домогательствами. С облегчением я услышал, что ее поучения иссякают.

– Смотри, сынок. Исправляйся. Не огорчай маму.

«Дорогая мамаша, – хотелось сказать ей вслед. – Если сеете сорняки, не рассчитывайте на урожай злаков. У вас растет второй сын. Помните о фундаменте. Помните о “нулевом цикле”».

Александр Марков считал, что подготовка была безукоризненной. Сведения о старухе они получили из первых рук. Ее племянник Иван Евлахов, недавно освободившийся из заключения, захлебываясь, рассказывал, что, придя однажды к бабке, он не мог долго достучаться и заглянул в окно, поверх занавески. На теплой, в меру остуженной плите бабка просушивала полмешка денег. Заслышав стук, она поспешно ссыпала их в мешок.

Дом старухи располагался вблизи рынка-толкучки. Бабка с дедом много лет шили на продажу кустарные шапки. Работали они ночами, завесив окно одеялом.

Если все сойдет хорошо, то у нее можно будет «позаимствовать» не одну тысячу. Быстрота – залог успеха. Марков знал об этом из переводных романов. Особенно он ценил один: «Западная марка продолжает падать». Книгу они читали вместе с Михаилом Козловским, недавним другом Маркова. Шагая вечером по широкой Ленинградской, они часто напоминали друг другу наиболее захватывающие места. Марков знал их наизусть.