БОЛЬШОЕ ВАМ СПАСИБО ЕЩЕ РАЗ.

Мои кофейные банки даже стали в некотором роде легендой. Тесть присылал мне эксклюзивный Израильский кофе в красных жестяных пол-литровых банках с завинчивающейся крышкой, на которых не было ни слова по-русски. Только иврит и английский язык. И помимо того, что сам по себе кофе был очень вкусный, с привкусом ванили, и многие ЗЭКи периодически его клянчили, так еще и пустые банки из-под него были очень удобные в хозяйстве. И я их всем раздавал. За мой срок в колонии накопилось столько этих банок, что их можно было встретить практически в любом помещении: в ПВР в качестве подставки для ручек и карандашей, в отрядах в качестве подставки для зубных щеток и расчесок, в курилках в качестве пепельниц, на стройке в качестве подставки под столовые приборы, ну и конечно в нашей столовке, где в них хранили приборы, крупы, сахар, печенье, муку и другие сыпучие продукты. Иногда даже в эти банки с крупой закапывали телефоны на время обысков.

Во-вторых, мы оба довольно быстро устроились на работу, что приносило нам несколько тысяч рублей в месяц, которые некуда было тратить, кроме как на еду. Сразу после трудоустройства мы написали заявления о снятии с пищевого довольствия и питались едой собственного приготовления (тем более что Саня был по первому образованию повар). А с появлением личного холодильника (спасибо моим коллегам с вольной работы) мы вообще зажили почти припеваючи. Мы могли покупать сосиски, пельмени, яйца, масло и другие скоропортящиеся продукты, и наша тюремная диета стала более менее полноценным рационом. За исключением алкоголя, конечно!

Док помогла нашему здоровому питанию, как мог. Как я уже говорил, ему было скучно торчать целый день на работе в столовой. И пока мы трудились на стройке, он готовил нам изысканные супы. Ведь он мог находиться в столовой, даже когда она была закрыта для остальных сидельцев, и не ограничивался полутора часами для приготовления пищи.

Док. Как не трудно догадаться, на воле он был врачом. Высокий, лысый, худощавый человек, довольно умный и хорошо образованный. С ним приятно было побеседовать в те моменты, когда от арестантского «базара» уже сворачивались уши. Он старался избегать всего этого жаргона в речи. А сел он по статье… тадааам… поджог. И как водится, он был не виноват. Его подставил сосед, который хотел «отжать» его квартиру. Он то и поджег, со слов Дока, ларек рядом с их домом и свалил все на него. А Док перед тем, как сесть, успел сделать генеральную доверенность на жену. Так что сосед не смог провернуть свои темные делишки с его квартирой. А еще в нашем лагере в нарушение всех правил и законов не было медсанчасти. И Док был здесь единственным человеком с медицинским образованием. (Заезжал правда еще один доктор, врач скорой помощи, внешне напоминал Ленина, но он заезжал по алиментам на 3 недели, так что это не в счет). Естественно, ему приходилось периодически лечить ЗЭКов от простуд, ссадин, недомоганий, ну и откачивать нариков после передоза, чтобы они не сдохли до приезда скорой. Эту часть своего призвания он очень не любил. Кому охота делать искусственное дыхание наркоману, захлебывающемуся в собственной крови и блевотине, да еще учитывая тот немаловажный факт, что, как минимум, треть зэков в зоне была ВИЧ-инфицирована. Я уже молчу о других менее страшных болячках. Но клятву Гиппократа никто не отменял. И Док несмотря на смертельную опасность, скрипя зубами и скрепя сердце выполнял свой долг врача. Кстати, для тех кто не знаком с этой клятвой, рекомендую:

«Клянусь Аполлоном, врачом Асклепием, Гигиеей и Панакеей, всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и всё остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому. Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далёк от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и славе у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».