Рокового выстрела, ясное дело, так и не последовало, но с тех пор Канарис избавился от пылкой любовной страсти, поглощавшей его всякий раз, когда пред ним представала эта «колониалка». Даже после того, как, по его жесткому настоянию, Мата Хари была чуть ли не насильственно осмотрена «лучшим мадридским сифилидологом со времен Колумба», как его представили Канарису, восстановить «чистоту восприятия» этой женщины ему уже не удалось. Хотя сладострастие, с которым Мата холила его «источник жизни», по-прежнему захватывало Вильгельма.

С тех пор адмирал остерегался встреч с Брефтом. Слишком уж много житейских несуразностей связано было с этим человеком. Впрочем, на восприятие нынешнего звонка Франка это не сказалось. Он почти обрадовался ему.

– Откуда ж ты появился, Франк-Субмарина?

– Даже кличку мою давнюю вспомнили, адмирал? – самодовольно проворчал Брефт. – Похвальная память.

– Я еще многое способен вспомнить и даже… припомнить, – намекнул Канарис исключительно по своей шпионской привычке.

– Потому что все еще чувствуете себя на плаву и при власти, адмирал?

– А кто меня может «списать на берег»? – оживленно и беззаботно отреагировал Канарис, не уловив всей подноготной этого неожиданного и крайне некорректного вопроса, который разрушал ауру задушевности их встречи.

– Многие… – почти не задумываясь прохрипел Брефт. – Не все могут, не всем дано дотянуться до вас, «всесильного шефа абвера», однако стремятся многие.

– Стоп-стоп, сбавь обороты винта, – только теперь насторожился Вильгельм Канарис. – Что-то я не пойму, о чем это ты, старина?

– О том, что слишком многие поспешили списать вас на этот самый берег, адмирал, – не стал деликатничать Брефт – уже хотя бы потому, что так и не научился этому способу общения. – Торопятся, ясное дело.

– Хорошо, что ты понимаешь это, Франк-Субмарина.

– Представьте себе, понимаю. Потому что время от времени поднимаю перископ и сурово осматриваю акваторию жизни. Но почему торопятся, вместо того чтобы опасаться? Как опасались раньше. Как-никак шеф абвера! Признаюсь, что и сам пытался избегать вас, как королевская шхуна – подводной лодки.

– Что ты несешь, Франк-Субмарина?!

Эта кличка – Франк-Субмарина – пристала к Брефту еще в те времена, когда они вместе служили на крейсере «Дрезден», – за его пронырливость, настойчивое желание перейти на подводный флот и любимую поговорку: «Главное – вовремя поднять перископ и сурово осмотреть акваторию жизни». Да, крейсер «Дрезден»… Трудно сказать, какие воспоминания о службе на этом судне остались у тогдашнего фенриха[18] Франка Брефта, выпускника того же Кильского морского училища, которое на несколько лет раньше окончил он сам, тогда уже обер-лейтенант Канарис, но адмирал вспоминал о ней, как о почти немыслимой военно-авантюрной истории.

– Я и сам почувствовал, что разоткровенничались мы с вами, как два отставных боцмана в портовом трактире после третьей порции рома, сидя с девицами на коленях.

Брефт был неописуемым бабником – может, еще более изощренным и закоренелым, нежели сам Канарис. И вряд ли женился. Собственно, что значит «вряд ли»? Конечно же, не женился. Досье Брефта лежало в сейфе адмирала, и Канарис знал его почти назубок. Однако же не о том он думает сейчас. Слишком странным показался Канарису этот неожиданный звонок, этот прищур прошлого.

– Так вы сможете принять меня, адмирал?

– Что-то случилось, у тебя неприятности? И вообще, откуда ты появился?

– Два часа назад сошел с самолета, приземлившегося неподалеку от Берлина. У меня нет времени напрашиваться к вам на прием… – и Канарис обратил внимание, что голос его стал непозволительно резким.