Шурин Илья только вернулся с работы, рассчитывая провести остаток вечера за столом перед телевизором, попивая холодненькое пиво и калякая с тверским родственником о семейных делах, но не успел он переступить порог квартиры, как его в прихожей встретила всполошенная супруга.

— Только что из милиции звонили, тебя спрашивали. Говорят, задержали гражданина, я так поняла, что это Саша. Надо приехать забрать.

— За что задержали?

— Я знаю?! Может, пьяный шел, может, еще что. Я спрашивала, не говорят. Ты же его родственник, так и едь за ним.

…Бирюков сидел в «обезьяннике» рядом с двумя небритыми персонами «кавказской национальности». Ошарашенного шурина он встретил радостным возгласом:

— Наконец-то! Скажи им, что я — это я, а то ведь не выпускают… Ну, блин, предупреждать надо, что у вас в Москве такие порядки! — зло выругался на улице уже освобожденный Бирюков. — Козлы поганые! Трезвого человека ни за что в клетку посадить!

— Тихо ты, не буянь, — осадил его шепотом шурин, ведя к машине.

— Удостоверения у меня при себе нет! Я что, в розыске? Что, моя физиономия у них на стенке висит — «их разыскивает милиция»? — высунувшись из машины, во все горло проорал он, проезжая мимо отделения.

— Тихо, а то еще догонят.

— Ни фига! — вырвавшись на свободу, хорохорился тверской гость. — Стой, ты куда меня везешь?

— Как куда? Ко мне домой. Саша, ты точно трезвый?

— Да не пил я ничего, не пил, у меня тут дело еще одно есть.

— Завтра сделаешь, поздно ведь уже, одиннадцатый час. Какие могут быть дела?

— Ладно, я тебе скажу, только ты никому ни-ни, даже жене. У нас тут дело такое — Ленку мою арестовали…

Бирюков вкратце рассказал родственнику про убийство Осепьяна, про арест дочери и передал суть своего неудавшегося визита к родственникам покойного. Илья остановился на обочине под разрешающим знаком, слушал и изумленно качал головой.

— М-да, ну и дела… Я слышал про это убийство, но не вникал. А тут вон оно что! Ну, брат, сочувствую.

— Я к этим сволочам по-хорошему, мол, так и так, я как отец интересуюсь, помогите. А они сразу за мной патруль вызвали. Машина подъезжает, ко мне два битюга с автоматами подбегают, мордой на капот, руки на затылок, документ, говорят, покажи. Говорю, в поезде украли у меня все документы. Я к людям знакомым поговорить пришел. А они меня и слушать не хотят, забрали в отделение, — с обидой в голосе рассказывал тверской зять. — Посадили меня в «обезьянник». Я им через решетку кричу, мол, что ж вы делаете! Я сам капитан! За что меня на улице арестовали? Вывели меня. Привели к начальнику отделения, майор там сидит такой, рожа кирпича просит. Выслушал он меня, а сам глаза в стол, на меня, сволочь, даже не смотрит. Рукой закрылся, сам пишет что-то и лениво так говорит: ты, мол, папаша, не туда обратился… И нагло так смеется, сволочь! Ты не туда обратился, мы про твою дочку ничего не знаем, она, говорит, скорее всего, на Тверской широко известна, там и спрашивай. Я не понял, говорю, у кого на Тверской спрашивать? А он отвечает: да ты выйди вечером на Тверскую и иди, а они к тебе сами подойдут. И все остальные тоже ржут, сопляки. Ну, я им тут кое-что и объяснил по-нашему, по-простому…

Илья тяжело вздохнул.

— Что ты? — подозрительно глянул на него Бирюков.

— Да не знаю, как и сказать… А ты Ленку свою давно последний раз видел?

— А что?

— Нет, скажи — давно?

— Приезжала на Новый год, неделю у нас была.

— А ты у нее в Москве был когда-нибудь?

— Пока училась, был у нее в общежитии пару раз. Картошки мать просила передать мешок, варенья, то-се. Деньжат ей подкидывал. Сам понимаешь, как сейчас на стипендию одну прожить.