После такого рассказа я предложила Ирине сформулировать её претензии, и мы вместе занялись этим, а потом она озвучила их пустому стулу, где «сидела» учительница: «В связи с тем, что произошло, я требую от тебя признания своей неадекватности. Признания своей вины. Признания своей ответственности. Это ты больная, а не я. Это у тебя в голове все эти фантазии. Это ты развращённая старуха, что могла подумать такое про детей. Моё самое большое чувство сейчас – это ярость. Моей ярости настолько много, что я бы тебя просто взорвала. Ты вообще недостойна воспитывать детей и учить их чему-то. Даже близко тебя нельзя подпускать. Я требую от тебя уйти из этой профессии. Сообщаю тебе, что ты не имеешь права находиться в этой профессии. Я лишаю тебя этого права. Ты предала меня, я злюсь на тебя и ненавижу тебя за то, что ты вообще заставила меня такое пережить. Это было чувство очень сильного стыда и унижения».

Наконец, я предложила ей принять на себя роль учительницы и выслушать свои собственные слова из роли. Ира села на стул, а другой человек из группы снова повторил те же самые претензии.

Я спросила, как ей в роли учительницы слышать это. «Учительница» ответила: «Я не признаюсь, но я себя чувствую какой-то загнанной в угол. Меня к стенке прижали, но я до последнего не признаюсь. Я сильно сопротивляюсь. Но где-то в глубине души – да, я признаю, что я не в норме».

Когда мы с Ирой закончили эту работу, остальные участники поделились своими чувствами: они очень сопереживали ей, чувствовали огромное напряжение, одна женщина призналась, что была тронута настолько сильно, что в какие-то моменты почти не дышала; сейчас все они испытывают облегчение. Ирина ответила, что тоже испытывает теперь огромное облегчение, и только по его силе понимает, насколько много напряжения было в ней во время работы.

После группы я шла и вспоминала свою учительницу математики, классную руководительницу. Только месяц назад мы навестили её с двумя моими подругами. Я не видела её два десятка лет – и вот мы пришли в гости и пробыли с ней целый вечер. Я думала о том, как много нежности и признательности я чувствую по отношению к ней. Вспомнила, как задала ей вопрос: что она думает о людях после того, как всю жизнь проработала учителем? А она ответила – не совсем на этот вопрос, но с чувством: что если бы снова начать жить, она снова стала бы учителем, настолько она любит эту работу.

Так сложилась, что некоторое время спустя я оказалась на одном бизнес-мероприятии, где Ирина представляла свою работу, то есть именно тем и занималась, что «предъявляла свой продукт». Нельзя сказать, что всё шло гладко, она волновалась, сбивалась, нервно смеялась, иногда отвечала невпопад… Но все-таки она делала это – запрет, вызванный когда-то стыдом, если и не исчез окончательно, стал влиять на ее жизнь гораздо меньше.

Вы помните историю «Снегурочки» Островского? Девушка не умеет любить, просит Весну дать ей любви, влюбляется и тает. Для меня в школе это был сюжет немыслимой силы. Я не подозревала, что такое бывает на самом деле.

Первое признание «не умею любить» я услышала во время учебы в институте, на учебной группе. Помню, я прямо задохнулась, как же так, не может быть! Но человек спокойно объяснил: не рождается никакого волнения, ни тепла, ни счастливых фантазий, ничего. Вижу и слышу, как другие рассказывают о любви, а сам не могу. Мне понадобилось время, чтобы поверить в то, что он говорит правду.

На очередном семинаре о запрете проявляться на сессию в кругу вышла молодая женщина, назовём её Татьяна, и сказала, что у неё «запрет любить». Я переспросила: «Вы не можете проявлять любовь или чувствовать её?» Она сказала: «Именно чувствовать».