К тому же замечал не раз плохо скрываемый интерес Ольги к Андрею…

– Дождёмся темноты и двинемся к трамваю, – предложил Андрей. – Пересядем в электричку и доберёмся до Ессентуков, где от вокзала рукой подать до дома Стаса.

– Но я почти раздет, – воскликнул Михаил. – Сидел себе у моря в шезлонге, мечтал и вот…

– Ничего, обернём до пояса пледом, окружим нашими хорошенькими дамами со двух сторон и проведём, словно кавказского пленника, в вагон.

Народ в двадцать первом веке привычен ко всему, – убеждённо произнес Николай. – Только не подавайте виду, что стыдитесь.

Станислав добавил:

– Сейчас кардинально поменялись мода и нравы. Женщины ходят в брюках, летом – полуобнажёнными, а бывает, очень живописно одеты, или нарочито небрежны.

Это всё веяния моды, по сути, навязанной безвкусицы. Мужчины и женщины носят брюки, так называемые джинсы, с искусственно потёртыми штанинами, с дырками на коленях.

Носят всё и все подряд: толстые и худые, те, кому это идёт или не идёт категорически…

Не удивляйтесь, если увидите на лицах пирсинг – такие блестящие бусинки на носу, на бровях, на коже. А ещё татуировки на разных частях тела у мужчин и женщин. Поверьте, даже у меня это вызывает внутренний протест, но что поделаешь, как говорил Цицерон: «O tempora, o mores!»*2

– Да, сложно, но постараюсь освоиться.

– Друзья, – нетерпеливо произнёс Станислав, – хватит разговоров, уже темнеет. Пора собираться.

Женщины собрали остатки еды, мусор.

– Мы забыли предложить Михаилу Юрьевичу поесть, – словно опомнился Андрей.

– Почти двести лет у меня не было во рту и крошки. Земная пища не интересовала. Но сейчас, пожалуй, я бы перекусил чего-нибудь. Чем теперь питаются на белом свете?

Андрей подхватил шутку:

– Да всё тем же, Михаил Юрьевич, боюсь только, не все продукты вам понравятся, они далеко не те, что были в ваше время.

Лермонтов надкусил было хлеб, но словно поперхнулся.

– Андрюха, не пугай человека, – заволновался Стас, – шутки твои некстати.

Андрей, пренебрегая этим замечанием, продолжил:

– Михаил Юрьевич, не бойтесь, не отравитесь, мы всё уже проверили на себе, – и непринуждённо рассмеялся.

– Я не всё понял из ваших слов. Мне теперь придётся основательно поработать с разговорным языком.

– А вот колбаски не желаете? – Предложила Ольга, – есть огурчики, перец болгарский, помидоры, картошечка…

– Колбасу, овощи – знаю… – Он откусил кусок «Докторской» и сморщился. – Что это? Или я забыл вкус еды?

– Может, попробуете огурец с хлебом? – Несмело предложила Ольга, – вот помидор, болгарский перец.

– Есть захотелось, значит, я живой, это радует. – Продолжал шутить Лермонтов. Откусил огурец, пожевал. Потом перца и хлеба. – Всё какое-то мне непривычное, не сказать, что противное. Хлеб другой…

На кавказской войне в полевых условиях ели часто второпях, сидя на привале. Ко всему приучен. Но теперь еда совсем другая.

– Да, Михаил Юрьевич, трудновато вам будет приноравливаться к нашей жизни, но пищу мы вам подберём, она весьма разнообразна. Не перевелись по-прежнему французская, итальянская, японская кухни, но это всё в ресторанах. Мы же питаемся просто.

Лермонтов оглядел всех, перестав жевать, задумчиво произнёс:

– Понимаю, это серьёзное испытание. Непонятно, зачем оно мне, что хотел Господь этим сказать, словно я подопытный экспонат.

– Теперь, Михаил Юрьевич, говорят: подопытный кролик. Вообще, это очень сложно – встроиться в новые реалии. Вы сильный человек, офицер – справитесь. Придётся знакомиться с различными техническими средствами: телевизором, компьютером…

И этому научитесь. Не боги горшки обжигают.