Происходящее напоминало горячечный сон, я по-прежнему думал, что мой мозг, умирая, выдал несколько реалистичных сцен. На самом деле прошла доля секунды, а мне кажется – гораздо дольше.

— Похоже, без «скорой» не обойтись, — резюмировала медсестра, брюнетка кивнула.

Только сейчас я осмотрелся и окончательно удостоверился, что брежу: я лежал на кушетке, застеленной клеенкой, в медицинском кабинете с крашеными стенами, в углу стоял стеклянный  шкаф с лотками, шпателями, боксами из нержавейки. Я даже не в реанимации, а в медблоке из семидесятых, где работают женщины из девяностых — ни в какое другое время люди не одевались так нелепо.

— Павлик, голова болит? Что ты последнее помнишь? – спросила медсестра, заглянула в глаза.

Про прикончивший меня взрыв я рассказывать не стал, осторожно сел, свесил ноги и в стекле шкафа увидел отражение растрепанного толстого подростка, который копировал мои движения. Не стерпев, показал ему фак, он отзеркалил. Я шлепнул себя по щеке, он сделал так же…

Черт! Тысяча чертей!

Медленно-медленно я посмотрел на свои пухлые руки с розовыми пальцами-сардельками, перевернул их ладонями вверх. Это я, черт побери! Тот «я», что существовал тридцать лет назад, которого нынешний «я» предпочитает не вспоминать, — жалкое забитое существо, пугающееся собственной тени.

Покачиваясь, я подошел к шкафу, откуда на меня смотрел он-я. Сколько мне лет? На вид тринадцать-четырнадцать. Какой сейчас год? Время года…

Над столом медсестры висел календарь с изображением орущего петуха: 1993!

Господи, что за сюр? Что за бред? Почему я здесь?

Тетки наблюдали за мной не шевелясь – я следил за их отражениями. Брюнетка – завуч Роза Джураевна, медсестра… Не помню, как ее звали, но это именно она – наша школьная медсестра. Я прикоснулся к огромной шишке на лбу и все понял. Не все, а кое-что. Павлик ударился головой и стал Павлом.

Ноги подкосились, я уперся в стену и расхохотался до спазмов, каждое сокращение мышц отдавало болью в голове. Примерный мальчик Павлик Горский материл взрослых и выражался непонятными словами, надо срочно вызывать психбольницу, он повредился умом.

Отсмеявшись, я вернулся на кушетку. Почему я именно здесь? Может быть, не было никакого Павла, его придумал Павлик для своего романа? Моя личность – не результат многолетней работы над собой, а то, каким мальчик хотел себя видеть? Я исчезну, когда его мозг восстановится.

— Тебе плохо? – заволновалась медсестра.

— Спасибо за заботу, все хорошо, — я потрогал шишку на лбу.

Или все-таки моя личность реальна, просто меня зачем-то переместили в себя маленького. Но как это возможно? Не удержавшись, я сжал виски. Казалось, голова вот-вот взорвется и разбрызгает содержимое. Я отказываюсь играть по этим правилам, слышите? От-ка-зы-ва-юсь! Верните мне мою жизнь…

Нет, не верните. Не хочу умирать.

Медсестра села передо мной на корточки, оттянула веко.

— Тебе нужно в больницу, у тебя сотрясение мозга.

— Не пойду, моя бабушка – медсестра. Лучше поеду домой.

— Ты из Штурмового? Как ты поедешь? А если упадешь по дороге?

— Вы правы, если у меня внутричерепная гематома, она может проявиться и через десять часов, и прямо сейчас. Вам незачем брать на себя ответственность, мне – ехать в больницу. Позвоните, пожалуйста, соседям, они позовут бабушку, которая меня заберет.

— Это выход, — кивнула завуч, почесала бровь, посмотрела на меня с удивлением.

Если уж я принял их правила, нужно говорить и вести себя соответственно возрасту. Угораздило же! Совершенно не помню эту свою жизнь, только цветные урывки. Странное время, когда у продвинутых пользователей появились компьютеры, а у большинства людей даже не было домашнего телефона; чтобы позвонить, приходилось бегать на почту или к соседям. Ларьки были завалены «сникерсами», но мало у кого водились деньги, хотя они лежали под ногами. Пора, когда рынок, он же «туча», «толкучка» и «толчок», был сердцем города, где «варенки» уступали место пока еще корявенькой джинсе.