Выражаясь по-морскому, кратко: первый после Бога. Мнение его перевесит любое постановление исполкома, слово прокурора или решение суда. О военных – отдельный разговор, их обычно «просят», а они очень быстро и незамедлительно «снисходят», стараясь сразу выполнить его желание. Всё просто: офицерские жёны и дети – те же граждане-обыватели со своими нуждами и бедами, да и военный городок подчас стоит не в пустыни.

– Товарищ Теплицын обратил исключительное внимание на напряжённость международной обстановки, возросшую угрозу войны и призвал к повышению бдительности, – начал пересказывать из блокнота Иволгин. – Особо подчеркнул, что по этому вопросу не надо вести открытых разговоров и проводить каких-либо крупных и заметных населению мероприятий[81].

«Водки, что ли, после выпить…» – тоскливо думал Максим, примерно зная содержание передаваемой речи.

Впрочем, в батальоне проблема казалась решённой. Женатых лишь шестеро, остальные не посмели ослушаться начальника – жён и детей не привезли или отправили отдыхать к родственникам подальше от границы.

Замполит продолжал. Посетовал чужими словами о кадрах, неспособных в Бресте организовать соревнование, и о невостребованных переходящих красных знамёнах и вымпелах. Ещё о том, как жители деревень и местечек саботируют организованные добровольные субботники. Лишь зря тратились на оркестр.

«И чего такого, – размышлял Максим. – Советской власти в Западной Белоруссии меньше двух лет. Ничего, время пройдёт, втянутся и привыкнут».

– Можно поинтересоваться? Как насчёт эвакуации семей в связи с возросшей угрозой войны? – не выдержал кто-то из женатых командиров.

Иволгин поморщился, он хотел сначала посоветоваться с комбатом.

– Категорически запретили. Самовольное действие может быть неправильно истолковано местным населением. – Алексей вспомнил, каким взглядом первый секретарь посмотрел на военного, задавшего похожий вопрос, и продолжил, тщательно сверяясь с блокнотом: – Если что, вас вовремя предупредят, пока не надо беспокоиться. Всякая преждевременная эвакуация семей начсостава, работников НКВД, ответственных партийных и советских работников посеет панику среди населения и вызовет вредную шумиху[82].

Какой парадокс: тех, кто попытается уехать из города, обзовут паникёрами, а у тех, кто не успеет выбраться, в анкете появится тёмное пятно о временном пребывании на оккупированной территории.

Все посмотрели на комбата, будто он для них последняя и главная инстанция. Тут давно привыкли: если говорят наверху что-то не делать, значит, делать надо обязательно[83]. Но желательно сразу найти кого-то, взявшего на себя роль козла, несущего ответственность.

Ладно. Тяжёлое бремя взвалит на плечи он себе. Если батальону и уготовано сгореть в дотах, то хотя бы с мыслью, что их жёны и дети в безопасности.

– Не надо смотреть на меня, как некое животное на некие ворота. В субботу семейные товарищи с жёнами и детьми должны быть на вокзале. При себе иметь «тревожный чемоданчик» и железнодорожный билет. Вашей семьи, товарищ старший лейтенант, это тоже касается.

Кровь бросилась в лицо Суворову, и он изумлённо привстал.

– Товарищ капитан, зачем сгущать краски? Получено же прямое и недвусмысленное указание обкома. Зачем нарушать? Нас по голове не погладят и не посмотрят, что вы беспартийный. – Увидев, что вокруг молчат, начальник штаба выдал давно заготовленную фразу: – А может, мы скоро в Варшаве или даже в Берлине так же хорошо заживём! – Владимир делано хохотнул и осёкся, нарвавшись на злой взгляд комбата. Иволгин вопросительно посмотрел на него сквозь очки, он такие мысли начштабу не внушал.