Максим Максимыч вроде бы предстает знатоком кавказских этносов, но он же показывает безразличие к точности наименований. Бэла последовательно именуется черкешенкой («Как только я проведал, что черкешенка у Григорья Александровича…» и т. п.). О нескольких женщинах, лица которых русские успели рассмотреть в ауле, Печорин отзывается: «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках». Но про отца Бэлы говорится иное: «Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин». То же – о брате Бэлы Азамате: «Засверкали глазенки у татарчонка…». Для ухода за Бэлой Печорин нанял духанщицу, которая «знает по-татарски», сам «учился по-татарски, и она (Бэла) начинала понимать по-нашему».

Тут любопытно: мы видим Печорина на первом общении с аборигенами на свадьбе дочери князя – а он ведет себя подобающим образом: в ответ на «комплимент» Бэлы «встал, поклонился ей, приложил руку ко лбу и сердцу и просил меня отвечать ей…»

Максим Максимыч похваливает татар за то, что они непьющие, – тут другой обычай: «да вот хоть черкесы… как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка». Случай на свадьбе у князя подтверждает это обыкновение. Возможно, тут сказывается обыкновение татарами именовать всех мусульман.

«…возникает пограничная, маргинальная ситуация, при которой происходит обмен и взаимопроникновение культурных смыслов, но при этом взаимопроникновение весьма непрочное и кратковременное. (Максим Максимыч в изображении кавказской жизни, например, то становится на точку зрения туземцев, то, напротив, переводит кавказские понятия на русский язык. Причем переводит зачастую не совсем адекватно. Свадебное веселье у горцев в его устах – “по нашему сказать, бал”. Хотя это отнюдь не одно и то же)»127. Добавлю еще: в переложении-пересказа «комплимента» Бэлы не сочетаются русское «кафтан» и кавказское «галуны».

Субъективизм всех этих наименований и суждений очевиден. Материал повестей оставляет возможность для размышлений и сопоставлений. Максим Максимыч сердит на осетин – но они оказывают проезжающим услуги: в гору, да еще к глухую пору, когда на дороге гололедица, кони втянуть повозки не могут, нужно впрягать волов. Могут плутовать при этом? («Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин?»). Обретай опыт! После будут требовать на водку? Но это, проведем такую аналогию, премиальные за выполненную работу; их можно платить или не платить, на усмотрение («Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались»). Проезжающих они не грабят – продают услуги, заботясь о своей выгоде; все равно живут бедно.

«…В картинах жизни Кавказа», замечает С. И. Кормилов, «нет собственно социальной проблематики»128.

Кавказ – место действия книги; местный колорит помечается; но межнациональные отношения здесь на сугубой периферии. «…Лермонтов очень осторожен в употреблении слов с национальным колоритом»129. «Герой нашего времени» – произведение русской литературы, и русским с русскими приходится разбираться, хотя и в экзотическом краю.

Что касается временных отношений, они устанавливаются только приблизительно. Конкретных привязок к историческим событиям нет. Наиболее четко вычленяется пятилетие в рассказе Максима Максимыча: «…Вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой – этому скоро пять лет». Что прибавить к этому пятилетию? Наше совместное путешествие, встреча с Печориным «вживую» и расставание и с ним, и с Максимом Максимычем уместится в несколько дней. Но никак не обозначается, сколько времени Печорин провел в Персии, как скоро узнал о его кончине новый владелец его записок.