(«Одиссея», IV, 62–64).
Это распространённый приём сказаний: правитель, впервые увидев странствующих принцев, восхищается их божественной внешностью. По стандартным лекалам скроена сцена встречи царя Сумати с царевичами Рамой и Лакшманой; при их виде царь осведомляется:
(«Рамаяна» I, 48, 2–4.М. 2006).
Можно полагать, что и Менелай, и Сумати имеют в виду не конкретное родословие юных героев, а общий принцип небесной родословной царей: если Зевс действительно является небесным отцом Одиссея, то Нестор – внук Посейдона, а в индийских царевичах частично воплотился Вишну. Ссылка на небесное происхождение может выглядеть фигурой речи, как видим на примере Бхараты, дальнего предка Пандавов и Кауравов: «…С телом, как у льва, с руками… и с высоким челом прелестный тот мальчик, отличавшийся большой силой, стал быстро расти, подобно отпрыску богов» (Мбх I, 68, 4) (курсив наш – А. И.). Эта традиция настолько сильна, что в стадиально более поздних и значительно «демифологизированных» памятниках средневековой Европы и Азии героический эпос не может удержаться от возведения величественной внешности если не к божественной, то к знатной родословной (понятно, что исходно эти две тенденции были генетически связаны: там, где сохранилась индоевропейская традиция сакральности власти, происходила и мифологизация происхождения правителя). Вот как аттестует датский дозорный Беовульфа:
(«Беовульф» 248–250. М. 1975).
Сходным образом наблюдатель отзывается о живущем инкогнито в изгнании иранском царевиче:
(«Лохрасп», б. 677–680. «Шахнаме», т. IV, М. 1969).
В результате связь богатырской внешности с благородным происхождением для многих сказаний становится эпическим клише: «Рослый же ты мальчик, сильный, и сложен, как никто другой; не видывал я княжеского сына, который мог бы равняться с тобой…», – восхищается юным исландским героем старший родич («Сага о Финнбоги Сильном», VI. М. 2002). Разумеется, исходно образцом прекрасной, величественной и богатырской внешности персонажей героического эпоса служил материал мифа, как можно видеть из описания вавилонского бога-воителя Мардука:
(«Энума элиш» 85, 87–88, 93, 99-100.
«Когда Ану сотворил небо». Литература древней Месопотамии. М. 2000).
Итак, сходство или льстивое сравнение с божеством или царственным предком маркирует героя великой судьбы. Хотя великая доля принцев Дхритараштры и Панду, как нам предстоит убедиться, в основном связана не с их собственными подвигами, но с грядущими деяниями их сыновей, знаки расположения неба появляются сразу по их рождении и даже распространяются на все сферы жизни царства Куру: «Земля стала высоко плодородной, а урожаи – обильными. Параджанья проливал дождь соответственно временам года… Рабочий скот был весел… Города были полны купцов и ремесленников. (Все) были храбры и сведущи, добры и счастливы…Во всех частях страны наступил золотой век…Полные любви друг к другу люди преуспевали тогда…И покатилось по стране колесо святого закона…» (Мбх I, 102,